Уильям Голдэм - Искатель. 1993. Выпуск №4

— Не стесняйся, будь откровеннее, Джек. По-моему, для них это будет облегчением.

Робертсон писал записку, а Сцилла терпеливо ждал. Когда Робертсон закончил, Сцилла взглянул на листок.

— Ты хороший человек, Джек, о тебе будут вспоминать только хорошее. Закрой глаза.

Робертсон закрыл глаза.

Сцилла поразился, как трудно ему нажать на спусковой крючок. Он не боялся, что пули, выпущенные в спешке, застрянут в стенах и поставят под большое сомнение версию самоубийства. Трудно было потому, что работу этого рода он выполнял или в целях самозащиты, или под влиянием сильных эмоций, но сейчас, в эту минуту, работа предстала в своем чистом виде, работа мясника, и если ее становится трудно выполнять…

Сцилла навел пистолет на висок, но не стрелял.

— Расскажи мне, как ты сегодня пообедал, Джек. — Палец на спусковом крючке напрягся.

— Зачем?

— Я хочу, чтобы ты думал о еде, о вещах радостных и приятных, о профитроле и марочном портвейне, потому что… последние годы были трудными для тебя… грозил еще один инфаркт, а после него ничего нельзя в рот брать, кроме сельдерея, я хочу, чтоб ты знал… я ведь делаю тебе услугу, так ведь, Джек?

— Ради Бога, Сцилла, ты ведь обещал без боли!

Сцилла выстрелил в висок, в нужную точку. Потом аккуратно вложил пистолет в руку Робертсона.

— Спи спокойно, Джек.

Сцилла сидел и смотрел невидящим взором на тело. Я такой же, как ты, только ты лежишь навзничь.

Я тоже умер, но я не буду лежать.

Бэйб сидел в своем углу библиотеки: угол был «его». Бэйб терпеть не мог, когда был занят дальний от двери в левом углу стул. Бэйб и сейчас сидел на нем, сгорбившись над столом. Казалось, его мозги легонько потрескивали — все из-за этих итальянцев, проклятые итальянцы решили его доконать. Их имена сводили Бэйба с ума-а-а-а.

Большинство людей раздражают русские имена, ничего не скажешь, в них есть своя чертовщинка. Жизнь не покажется сладкой, если придется по нескольку раз на день выписывать: «Фиедор Миехайлувич Доустоевски». Но, по крайней мере, тут можно обойтись одной фамилией. Скажешь: «Достоевский», и всем ясно — это человек, который писал великие романы.

А вот если ты упомянул Медичи… Которого ты имел в виду? Лоренцо или Козимо № 1? Или, быть может, Козимо № 2? А которого: Беллини-Джентили, Джованни или Джакобо? Не говоря уже о ребятах Поллануоло — Актонио и Пьеро. А кто, кроме дьявола, мог создать фра Филиппе Пиппи в одно время с Филиппино Пиппи? И к тому же все, кроме Медичи, естественно, были художниками, скульпторами или архитекторами.

Бэйб откинулся на спинку стула. Не одолеть мне все это, подумал он с отчаянием. Я всегда буду второго сорта, а на моем могильном камне напишут: «Здесь покоится Т. Б. Леви, который не смог осилить даже итальянцев». А может, я не создан стать хорошим историком. Это же просто кошмар — знать все. Но отец-то ведь знал, и Бизенталь умудрился все узнать, значит, это все возможно, только надо взять себя в руки.

Тебе не одолеть Нурми, если ты так рассуждаешь. Пробежать марафон — твоя главная цель, а это работа — тоже цель, вот и все. Так же, как надо заставить тело бежать, пересилить себя в марафоне, так же надо заставить работать и ум. Леви схватил одну из книг по искусству в кипе на столе и открыл ее на странице, где говорилось что-то про Полламуоло. Ладно, сказал себе Леви, смотри на его картины: о чем они говорят? Антонио все делал так, а Пьеро — эдак. Они были людьми, у них были свои причуды, как у всех. Ищи в картине художника, человека. Котелок с мозгами у тебя есть, так что давай, пускай его в дело. Думай. Рассуждай.

Тут в зал вошла она, и все рассуждения испарились, вылетели из окна вон, исчезли, капут.

Леви раскрыл рот и окаменел в своем углу. Короткие светлые волосы, удивительные голубые глаза, блестящий черный плащ. Умереть не встать. Боже мой, думал Леви, все еще глазея на нее, а как эти глаза должны быть хороши вблизи. Нет, вот так: а как эти глаза должны быть хороши, когда они смотрят с любовью.

Хватит себя истязать. Назад, к Полламуоло! Леви закрыл глаза и попытался сосредоточиться — сначала на Антонио, потом на Пьеро, изыскивая между ними мелкие различия, находя главные особенности, которые направили бы его в…

Хватит. Леви приоткрыл глаза, чтобы еще немного полюбоваться девушкой.

В руках у нее было полно книг, она оглядывала зал, подыскивала себе место. Сюда, хотелось крикнуть Леви, ко мне!

Ей было логичнее всего сесть к нему. Леви сидел один, мест за столом было шесть — хоть вдоль ложись. Все время, пока Леви мысленно расписывал несомненные преимущества его стола, он знал, что мечте его не сбыться. Красота все время как-то обходила его стороной.

Это правда. Класс Леви в Денисоне считался самым некрасивым в истории колледжа. Пойди найди красивого стипендиата Родса. Такова была его судьба — влюбляться в Афродит и жениться на какой-нибудь нескладухе с лицом как ботинок.

Да, что греха таить, с девушками у Леви было сложно. Нет, они ему нравились. Но ни одна девчонка, которая ему нравилась, не отвечала ему взаимностью, те же, кто тянулся к нему, никогда не заставили его воспылать ответным чувством. Все девушки, которым он нравился, были очень умны. В колледже не было члена женского клуба Фи Бета, которая бы не строила ему глазки. Он часто назначал свидания, кое с кем был близок, но все это быстро надоедало. Только потому, что он умный, умные девушки были уверены, что ему нужны интеллектуальные беседы. Это бесило Леви. Дайте ему лучше официантку с милым нравом, тогда он, может, и найдет свое счастье. Но до сих пор у него ничего не выходило. Не выходило и теперь не выйдет. Боже мой, изумился Леви, она идет сюда!

Леви быстро схватил книгу и раскрыл ее. А если она сядет за его стол, что ему делать? Оставаться хладнокровным, вот что. Эти шикарные девицы знают все дебюты, так что пусть начинает она. Сиди и жди, и когда она попросит у тебя ластик, небрежно так протяни ей и не показывай, как ты рад, потому что такие девицы привыкли производить впечатление на любого. Как только клюнешь, им чихать на тебя: ты для них — никто. О Боже, Леви, у тебя нет ластика!

Так, надо срочно раздобыть ластик, иначе все пропало. Леви оглядел зал. Сестричка Райордан зубрила в дальнем конце зала, у нее всегда есть ластик. Леви пошел к ней: она сейчас вообразит, что он пытается завязать с ней отношения. Так обычно думали о нем невзрачные девчонки. Стоило ему только сказать какой-нибудь: «Одолжи мне, пожалуйста, промокашку», она тут же вбивала себе в голову, что он чуть ли не делает ей предложение. Но сейчас игра стоила свеч…

— Привет, извини за беспокойство, — обратился Леви к сестричке Райордан, — я — тот самый парень, что сидел за вами на Бизентале, вот я и подумал: может, ты дашь мне ластик?