Макар Троичанин - "Лета любит Роя"
И вовремя. Сильный дождь пошёл сразу, без подготовки, плотным водяным шквалом обрушился на хижину, пронизал её дырявую засохшую крышу и, утишенный, забарабанил по пологу. Вмиг всё вокруг вымокло, заблестело и обвисло, истекая струйками и торопливыми каплями воды, выбивающими мини-кратеры в оголённой почве, которые быстро умножались, заполнялись и объединялись в пузырящиеся лужицы. Сухая каменистая почва сначала жадно впитывала влагу, но скоро пресытилась, и скапливающаяся отторгнутая вода, проделав зигзагообразные желобки и канавки, стала убегать по склону, пропадая в береговом песке.
Рой скорчился под навесом, тесно обняв колени и положив на них подбородок, и застыл, загнанный ненастьем в угол со своими неутешными мыслями. Всё оказалось не так, как хотелось. Испарилась надежда на быстрое искупление и исход, приходилось тащить свой крест дальше. Нужно обустраиваться здесь и искать племя и Лету. Он должен пройти свой путь. Пока приходилось терпеть и ждать. Дождь шумел неумолчно и ровно, не давая надежды на скорое истощение небесных хлябей. В сгустившейся тьме судорожно роптала мокрая листва, сбрасывая тяжёлые липнущие капли под порывами ветра, что-то тяжело падало, сверху доносились прерывистые завывания неистовствующего со свистом в кронах деревьев ветра и треск ломающихся веток, а с моря наплывал неумолчный гул вздыбившегося океана, прерываемый уханьем и рёвом взбесившихся волн.
Привыкший к шумам, Рой как сидел, так и прилёг, свернувшись калачиком, сберегая своё тепло, на лежанку и снова затих в полудрёме, в полуяви, обвеваемый чуть касающимися отрывочными воспоминаниями о жизни там и здесь, совершенно выпав из настоящего времени, и даже не заметил, как дождь после полуночи утих, и остались одни звуки моря. Очевидно, тайфун задел остров краем или отвернул и уходил, судя по направлению ветра, по курсу «Святой Марии». «Храни вас Бог», - мысленно пожелал Рой команде и шхуне, но если раньше у него был чтимый небесами бронзовый адвокат, то один он потерял всякий авторитет на небесах, и всевышний не внял просьбе проштрафившегося христианина. Как только она была произнесена, безвольно дрейфующую в тисках урагана «Святую Марию» настиг водяной смерч, поднял, закрутил и опрокинул на борт, сломав и умертвив всё на ней ещё до того, как она погрузилась в пучину. Теперь о Рое никто в поднебесном мире не знал.
Утро застало его сонным и замёрзшим. Проснувшись от забытых криков и пенья птиц, он зябко поёжился и глубоко вздохнул. На душе полегчало, - всё же он правильно сделал, что остался здесь, - и с трудом собрав всё, что было более-менее сухим, натесав лучины, разжёг с помощью трута и кресала, которыми разжигал трубку, костёр. Когда тот, пересиливая с помощью Роя влажный воздух и мокрые дрова, нехотя запылал, задыхаясь и с усилием избавляясь от оседающего дыма, перемешанного с туманом, Рой разобрал имущество. В одном из бочонков оказалась мука, и это его обрадовало, во втором – солонина из свинины, при виде и терпком запахе которой он поморщился, в третьем – ром, и этот бочонок он, не жалея и не сомневаясь, подтащил к краю обрыва и с силой бросил вниз, с удовлетворением слушая, как ни в чём не повинная тара трещала и распадалась от ударов о деревья и камни. В мешке он нашёл хлеб, фасоль и полотняный мешочек с солью. Потом он расчищал жилую площадку и обновлял хижину, благо, строительного материала рядом было в избытке. Вымок с головы до пят, разделся, обсушился и больше ничего, кроме штанов, не надевал. Ел фасоль, сваренную с солониной, принёс снизу воду, и день ушёл, так и не открыв неба и солнца и оставив чувство усталости и глубокого удовлетворения. Только к ночи туман стал постепенно отступать с подсыхающей земли в море. Угас костёр. В полной темноте и тишине всюду распростёрлось до боли знакомое, бескрайнее, бездонное, звездистое небо. Казалось, что и сам ты – звёздочка во вселенной, вместе со всеми неустойчиво качаешься в невесомости, и Рой, невольно проверяя связь с землёй, хватался за лежанку и улыбался, радуясь полному слиянию с природой. В эту ночь он спал как никогда крепко и без снов.
Ясным жёлто-голубым утром, пронизанным трелями птиц, пришла убеждённость в том, что всё случится как надо: он найдёт Лету, и она его простит. Но Рой ошибался: сбыться суждено было только первому. Бодро поднявшись и тщательно собираясь к походу по прибрежью с надеждой где-нибудь напасть на след племени или, что вероятнее, обнаружить себя, он вдруг ощутил неприятное чувство чужих глаз за спиной, резко обернулся, никого не увидел, но соглядатай обнаружил себя сам взмахом голубых крыльев: на боковой жерди сидел Пэр, ослепительно сверкая пурпурными щёчками, будто подожжёнными солнцем. Не сдержавшись, Рой кинулся к постоянному спутнику Леты и умоляюще закричал:
- Пэр, ты меня помнишь? Ну?
Испуганная резким движением человека птица перелетела на верхнюю жердь и, пробормотав что-то непонятное, вспомнила, наконец, нужное слово:
- Дур-р-р-ак!
Ничуть не оскорбившись, а больше радуясь, что не забыт, Рой согласился:
- Ладно, ладно. Скажи только, где Лета? Где Ле-та?
Услышав знакомое слово, крылатый адвокат Леты тут же выдал хорошо заученную фразу:
- Лета любит Роя! Лета любит Роя! Лета любит Роя! – сопроводив её напоследок заслуженным ярлыком для непонятливого следователя, - Дур-р-р-ак!
Надеяться на большую информацию от грубияна не приходилось: язык его молол помимо мозга. Ясно было и так: раз Пэр здесь, значит, и Лета где-то рядом. Надо ждать. Возбуждённый от нетерпения Рой, начав одно дело – бросал, не кончив второго, опять возвращался к первому, хватался за третье, четвёртое, садился, задумавшись, как встретятся, порывисто вставал, торопя встречу, ложился в изнеможении, ходил, не давая себе ни минуты покоя. А вестник, выговорившись, полетел, ловко лавируя между ветками и стволами деревьев в сторону утёса, и вскоре Рой уже оттуда услышал заполошные крики на весь остров: «Лета любит Роя!» Что-то повлекло к глашатаю несчастной любви, и Рой пошёл на неистовые крики чем-то возбуждённого попугая, ясно сознавая, что той, которая дорога обоим, там нет. Когда вышел на утёс, то увидел Пэра сидящим на обломанном тонком корявом деревце, растущем наклонно из расселины, забитой землёй, прямо над бездной. Птица кланялась и каждое движение сопровождала криком, но стоило Рою приблизиться, сорвалась, выпрямив крылья, и стала зигзагообразно планировать вниз. Почти достигнув водоворота, она, что-то высматривая, сделала несколько кругов над самой водой и, тяжело взмахивая крыльями, принялась челноком подниматься обратно вверх, взлетела над утёсом и осторожно уместилась на плече Роя. Тот боялся пошевелиться – он впервые держал Пэра на плече. Казалось, что попугай хочет поделиться каким-то секретом, особенно когда, вероятно, соскучившийся по общению с человеком, стал перебирать клювом завитки волос на голове Роя и легко пощипывать ухо, как когда-то Лете. Счастливый и умилённый доверием Рой, боясь от расслабленности упасть в пропасть, осторожно повернулся, чтобы отойти от края, и тут ему что-то ярко блеснуло в глаза из-под сапога, содравшего наносную и утрамбованную дождём землю. Не сгибаясь, чтобы не потревожить тёплый комок у щеки, он присел и, стерев пальцами грязь, поднял своё увеличительное стекло, отданное когда-то Лете. Сразу, будто кто-то плеснул холодной водой за воротник, занемело между лопатками, спускаясь на поясницу, сдавило виски, а в глазах зароились тёмные точки и поплыли радужные круги, всё тело придавило к земле, и он едва поднялся, забыв о попугае. Молнией высветила память воспоминание о бронзовом предмете, упавшем в море, когда он удирал с острова. То был – теперь он видел яснее, чем тогда, - не предмет, а тело, тело Леты. Пэр своим показательным полётом со скалы подтверждал догадку. Вот почему попугай один, вот почему льнёт к тому, кто был близок его любимице. Остаётся одно. Рой снова повернулся к краю обрыва, шагнул, занеся было уже ногу над бездной и… замер, остановленный полным ужаса криком Пэра, терявшего вдруг и этого человека, и внезапной мыслью о том, что усугубляет свой грех, в отчаянии уходя из жизни и ничего не сделав для его искупления.
