З. Валентин - За чудесным зерном
Поезд прибыл в Астрахань через двое суток к вечеру. Клавдий Петрович и Костя вышли с мелкими вещами на привокзальную площадь, взяли извозчика.
Затем Клавдий Петрович попросил Костю отправить с вокзала телеграмму Мирзашу.
— Ведь он воображает, что без него я не доеду. А. пока ты сбегаешь на телеграф, я пошлю за багажом. Дай квитанции.
Костя вскоре вернулся. Профессор ждал его, ждал и извозчик.
— Чего запыхался? — добродушно спросил Клавдий Петрович. — Поспел бы: еще багажа нет.
Они прождали минут десять.
— Клавдий Петрович, — забеспокоился Костя, — я сбегаю, потороплю носильщика.
— Ладно, сбегай.
— А какой у него номер?
— Номер?..
Клавдий Петрович сморщил лоб.
— Номера не помню, а каков этот носильщик с виду, могу точно сказать. Молодой такой парнишка — худой. Кепка серая, брюки — вроде женской юбки — широкие. Еще он держал пакет какой- то в красном платке. Видишь, — уж я-то не рассеян!
Костя стрелой помчался в багажное отделение. Среди сваленной груды вещей он с облегчением узнал профессорские сундуки, не хватало только одного чемодана и корзины с Витькой. Должно быть, носильщик уже понес вещи на извозчика. И Костя побежал обратно.
Профессор, сидя в пролетке, читал газету. Никаких вещей, кроме ручных чемоданчиков, около него не было.
— А… а носильщик приходил? — дрогнувшим голосом спросил Костя.
— Нет, а что?
Ничего не ответив, быстрей прежнего ринулся Костя назад к багажу. На его расспросы кладовщик заявил, что парень в серой кепке приходил действительно, квитанцию сдал, захватил две вещи и сказал, что придет погодя за остальными.
— А номера вы его не заметили?
— Да он без номера — со стороны.
Электрические лампочки заплясали перед Костиными глазами, у него закружилась голова, словно он неделю не ел.
Было похоже, что парнишка в штанах клеш украл вещи. Украл самое ценное и для Кости и для профессора. Исчезла корзина с Витей. Исчез чемодан с документами и деньгами.
Костя полчаса бегал туда и сюда в поисках исчезнувших вещей. Наконец, не на шутку встревоженный, явился сам профессор.
Носильщика в клешах нигде не было.
Клавдий Петрович трясущимися руками написал заявление о краже и, сам убитый потерей документов и экспедиционных денег, пытался утешать Костю:
— Я куплю тебе новые вещи, не тужи. Что у тебя стащили?
Но Костя только мотал головой.
— В чем же дело?
И Косте пришлось сознаться профессору в затее с корзиной.
— Что теперь с Витей… Что с Витей? — почти стонал Костя.
Клавдий Петрович подумал, помолчал и серьезно ответил:
— Твой товарищ храбрый. Не пропадет.
Глава XI
За несколько минут до того, как Костя пошел справляться о багаже, с астраханского вокзала боковым выходом выбрался молодой парень в кепке и клешах. На спине его покачивалась увесистая корзина, в руке парень держал кожаный чемодан и гармошку, аккуратно увязанную в красный платок.
Парень немножко жалел, почему не взял вместо корзины дорогой заграничный сундук, но тут же успокоился: сундук мог заметить милиционер.
Пройдя шагов сто, парень кликнул извозчика, уложил корзину и чемодан и укатил на Болотную улицу.
Вдали от вокзала, на окраине, извозчик остановился, и Витя совершил в корзине путешествие через двор и дальше по грязной лестнице до третьего этажа.
Корзина беспрерывно стукалась обо что-то, и Вите казалось, что голова его раскалывается. Он даже чувствовал, как нечто мокрое и липкое текло по его лицу.
Наконец корзину поставили в углу комнаты.
Хозяйка квартиры была женщина не малого роста, говорившая глубоким басом.
— С прибылью тебя, Васенька! — приветствовала она вошедшего.
— Да уж не знаю, Марья Егоровна, много ли прибытку очистится. А спину наломал здорово, и извозчик четыре рубля содрал.
— Видать, извозчик твой не дурак. Догадался, что ты с Марьи Егоровны эти четыре рубля вернешь.
Васенька с сомнением оглядел огромную фигуру хозяйки. Он уже не раз продавал Марье Егоровне случайно и не случайно достававшиеся ему вещи и был глубоко убежден, что скупщица наживает на этом деле и что свои четыре рубля он обратно не получит. Но говорить об этом не хотелось. Он знал: ссориться с Марьей Егоровной опасно, потому что рука у нее была не легче руки хорошего молотобойца. А сам Васенька был худой и тощий.
Поэтому Васенька своих соображений вслух не высказывал, предпочитая продать корзину и исчезнуть.
Чтобы ускорить продажу, вор пустился на старую простую хитрость.
— Не знаю, хозяюшка, придется ли мне с вас деньги получать. Я с одним человечком сговорился: он все вещи чохом берет. Разрешите, Марья Егоровна, пусть корзина с чемоданом полчасика у вас постоят, а я одним духом за покупателем сбегаю. Он в пивной дожидается.
Скупщица подозрительно прищурилась, но Васенька так решительно повернул к двери, что она поверила ему. Могучим прикосновением руки она остановила гостя:
— Зачем на сторону продавать? Обжулят тебя, Васька.
Сердце у вора ёкнуло от радости. «Клюнуло», — подумал он. Но на лице изобразил нерешительность.
— Не обжулит. Небось — старый приятель и при деньгах сейчас. Хорошую цену дает.
— Нет, — решительно сказала Марья Егоровна, — в пивную попадешь, до утра не вылезешь, а мне некогда твои вещи стеречь!
— Я в пивную и не зайду, только в окошко стукну, приятеля вызову и — бегом обратно.
Васька рассчитал правильно. Хитрость удалась: скупщица не хотела выпустить добычи.
Но Васенька переборщил. Он, закурив папироску, сунулся опять к двери.
Его упрямство рассердило Марью Егоровну.
— Пошел вон со своей дрянью! А я твое краденое стеречь не буду.
Марья Егоровна кротостью нрава вообще не отличалась, а вспылив, себя вовсе не помнила. Мощной рукой она рванула корзину за крышку.
В корзине лежало скрючившееся, залитое кровью человеческое тело.
— Ты… ты… зарезал человека… и ко мне хотел сплавить… — белыми от ужаса губами зашептала Марья Егоровна.
— Не я! Не я! Лопни мои глазыньки! Разрази меня!.. — залепетал вор.
Но от этого жалкого лепета Марья Егоровна пришла в ярость. Она зычно закричала и затрясла Васеньку.
— В пивнушку сбегать?! А меня, бедную, слабую женщину, с мертвецом оставить!.. А? Так я же тебе покажу, зараза проклятая!
Через пять минут растерзанная Васькина гармонь лежала среди обломков мебели, на площадке перед дверью валялась серая примятая кепка, а клочья клешей болтались на всех острых углах вплоть до самых ворот.
