Михаил Демиденко - За Великой стеной
Как я уже сказал, на новое место я прибыл в канун китайского Нового года.
Вы не знаете, что такое китайский Новый год, или праздник весны? Представьте себе страну в основном горную, с населением в шестьсот с лишним миллионов человек. И вот на каждую душу населения выделяется в среднем по сто хлопушек и барабан. В один прекрасный день, а именно в весеннее новолуние, все начинают жечь хлопушки и бить в свои барабаны. Получается очень веселый праздник. Называется он Чуньцзе. Если вы этого не видели, вам трудно представить, до чего же это здорово!
Во-первых, три дня никто не работает. Во-вторых, все выходят на улицы, и начинается карнавал. По улицам движутся танцующие колонны. Трясут головами львы с гривами всех цветов радуги. Мчится извивающийся дракон. Он хочет проглотить солнце. Дракон дрожит от вожделения, теснит людей к стенкам домов, разевает пасть... А солнце убегает, улетает, и никогда дракону не проглотить солнца, как злу не победить добра. Никогда! Солнце рвется в небо, чтоб светить людям, чтоб сделать их счастливыми и радостными. В этом символ жизни, символ движения, символ любви. Иначе если дракон смог бы проглотить солнце, то был бы мрак, . смерть, никогда бы не было «завтра», а «вчера», стало бы «сегодня».
Мне очень хотелось посмотреть на праздничные шествия, но жили мы в двух-трех километрах от города, так что я мог лишь слушать издали веселые рыки барабанов и любоваться издалека разрывами хлопушек.
С некоторых пор ходить в город поодиночке нам не разрешалось. Так распорядились местные власти. Если нам приспичивало куда-нибудь ехать, то собирали солидную группу, сажали в автобус и везли скопом. Объясняли нам подобное тем, что так нас легче не растерять. Теперь же ехать в город было бесполезно: слишком много было на улицах народу, автобусу не пробиться сквозь толчею. Да и что за праздник, если ты сидишь в автобусе!
Неожиданно пожаловали гости — группа активистов Общества китайско-советской дружбы. Возглавляла группу товарищ Цзянь Фу, высокая худощавая женщина. Ей было лет сорок, но выглядела она значительно старше, ее лоб рассекал шрам.
Родилась она в Циндао, когда-то отданном на откуп кайзеровской Германии. Циндао расположен на холмах и очень напоминает какой-либо заштатный городишко Южной Германии: садики, чистые улицы, на крышах домов, конечно, красная черепица. Семья Цзяней была зажиточной. Цзянь Фу крестилась в кирхе, ей дали христианское имя Марта.
Лет восемнадцати Цзянь познакомилась с одним революционером, ушла из дому, принимала участие в революционной работе среди кули Тяньцзина, вступила в компартию, попала вместе с мужем в руки чанкайшистской разведки. Мужа и ребенка замучили, она каким-то чудом спаслась.
Сейчас она занимала несколько должностей и, кажется, была избрана в Собрание народных представителей — верховный орган КНР.
Удивительно энергичная женщина. У нее было сто болезней, но она презирала боль и недуги. Она мечтала поехать в Советский Союз на учебу, самостоятельно изучала русский язык, поэтому, пользуясь малейшей возможностью, пыталась говорить по-русски.
С ней пришли молодые парни, рабочие. Они очень гордились эмблемами общества на шапках и одновременно стеснялись.
Встреча произошла скомканно; видно, ребята торопились в клуб на концерт самодеятельности или на карнавал.
— Понимаю, — сказала мне Цзянь Фу, — в такой день хочется быть дома. У вас танцуют на ходулях?
Даже она, крещенная в немецкой кирхе, не знала, что праздник весны — чисто китайский праздник, и празднуется он лишь в Китае.
— Конечно, — ответил я и, чтобы ее не обидеть, добавил: — На ходулях у нас в Свердловске любят танцевать, особенно хорошо получается на асфальте. Сколько ртов в вашей семье? — задал я вопрос, чтоб как-то сменить тему разговора.
— У меня нет семьи, — ответила она. — Мой муж был большим революционером, он отдал жизнь за революцию, и я посвятила жизнь его делу. Вот мои дети. — Она показала на молодых рабочих.
Мы договорились с Цзянь Фу, что вскоре обязательно состоится встреча советских специалистов с китайскими рабочими, на которой мы расскажем о Советском Союзе.
Они ушли. Я совсем загрустил. Вышел на летное поле, прислушиваясь к звукам города.
При въезде на аэродром стояли два китайских часовых, чтобы никто из населения не мог проникнуть на территорию. Я постоял около них, поздравил с праздником, пожелал им «Фацай, фацай!» («Будьте здоровы, живите богато!»). Они спросили, сколько времени. Им скоро сменяться, в казарме их ждал праздничный ужин.
Я пошел дальше. Миновал взлетную полосу, проверил сигнализацию. Долго ковырялся в реле красных и зеленых светофоров. Нашел замыкание, исправил.
Затем я двинулся вдоль глинобитного забора. В одном месте забор размыт дождями и осыпался. Его давно надо было отремонтировать, ведь через дыру на территорию проникали черные волосатые свиньи местных жителей. Свиньи в основном сами добывали себе пищу. Они рыли аэродромные поля в поисках всяких отбросов. Из-за них, не ровен час, могла произойти катастрофа.
Я перелез через стену и пошел по тропинке, которая вела к берегу реки. Там начинались фанзы.
Я шел один. Я просто забыл, что со мной обязательно должен был идти кто-нибудь из китайских товарищей, который охранял бы меня на тот случай, если бы, не дай бог, на меня вдруг вздумали напасть «тэу» (шпионы с Тайваня).
Мне было грустно. Очень хотелось посидеть на кане у кого-нибудь в фанзе. Как когда-то я сиживал у Дин Фу-танов. Поговорить о том, о сем, послушать сказку, отведать закусок, выпить крепкого зеленого чаю или горячего ханшина.
Над головой прыгали звезды, была темная сонная ночь. Чувствовалась весна.
Я шел и рассуждал сам с собой. Обо всем. А значит, и о любви.
Почему-то все мои рассуждения в последнее время логически приходили к этому вопросу. Наверное, потому, что я считал себя в душе безнадежно испорченным человеком. Откровенно говоря, я страстно желал как можно быстрее состариться, чтоб угомониться и научиться владеть собой.
«Было бы мне шестьдесят, — с грустью думал я. — Как бы все было просто, как бы все было хорошо! Болело бы мое сердце только об одних производственных проблемах. И не терзал бы я себя!»
А терзал я себя довольно основательно. И всему причиной была Ксения — железнодорожница из Коломны, которая осталась в Мукдене. Она была старше меня, успела побывать замужем, разошлась, родила девочку, ребенка пристроила у родителей в Коломне, сама поехала работать на ЮКВЖД.
Я вспомнил, как ребята шутили надо мной. И покраснел. Хотя вся эта история была уже в прошлом, но я все равно покраснел от стыда.
