Михаил Божаткин - Приключения 1977
— Есть Бакай!..
Федор старался ничем не выдать своего волнения, но мускулы его напряглись.
— Т. И. Бакай… Т. И… кто это?
У Федора даже в ушах зашумело, и он с неподдельной радостью воскликнул:
— Брат мой, Тимка! Тимофей Иванович. Младший…
— Обрадовался, что у красных? — подозрительно взглянул на Федора штабс-капитан.
— Да нет! Жив он, оказывается! Ведь три года, с сентября семнадцатого, о нем вестей не имею!
— Так, так… Батальон пограничной стражи… Пост «Старик»… Подчасок… Так вот, можешь не радоваться. — И штабс-капитан торжественным тоном, словно на богослужении, начал читать: «Предстал перед судом Военного трибунала по обвинению в потере политической бдительности, в измене делу рабочего класса, выражающейся в том, что, будучи на посту в дозоре, допустил высадку белогвардейского десанта, а находясь в госпитале, способствовал побегу арестованных офицеров, а затем и сам переметнулся к бандитам…» В общем считай, что его нет, Чека и за меньшее на тот свет отправляет.
Федор опустил голову. Хоть и утешали его в Очакове, что с братом ничего не случилось, да кто знает, уж очень серьезные обвинения. Может, просто успокаивали? Да, но действительно разведка поставлена неплохо, ведь вот, давно ли об этом в газетах было напечатано, а уже здесь известно. И чтобы не молчать, проговорил со вздохом:
— Жаль… Ему и девятнадцати нет… Способный был парнишка, мечтал на инженера выучиться…
— Ну вот, большевики выучили… Да и зачем им инженеры? Для того чтобы разрушать, инженеры не нужны…
Федор молчал. Отвергать слова штабс-капитана ни к чему, подтверждать не стоит, А молчать — самое удобное, горюет о брате, и все…
Все это было так естественно, что даже Эрнст Карлович, по-видимому, перестал сомневаться.
— …Ладно, что было, то было, как говорится в романсе, прошлого не вернешь. Но вот еще один вопросик: какие планы на будущее у Федора Бакая, бывшего забастовщика, потом матроса, склонного к большевизму, а сейчас почти добровольно пришедшего служить на корабли флота их превосходительства барона Петра Николаевича Врангеля?
Над ответом Федор даже не задумался:
— Это, конечно, правильно, и бастовал, и на Дон ходил — нельзя же одному против всех. А думал и думаю я о том, чтобы стать мастером по строительству кораблей, как мой отец. Ему вон император часы подарил.
Федор заметил, как на ничего не выражающем, каменном лице штабс-капитана от удивления дрогнули брови.
— Что ж, служи, покончим с большевиками…
«Дай бог нашему теляти волка съесть», — мысленно прокомментировал Федор слова Эрнста Карловича.
— Доложи артиллерийскому офицеру, что был у меня. — И штабс-капитан встал, давая понять, что разговор окончен. И хотя он говорил вроде бы и благожелательно, но глаза смотрели недобро, и Федор понял, что каждый его шаг будет под контролем.
Штабс-капитан после ухода Бакая с минуту стоял неподвижно, все еще думая, что же собой представляет этот моряк. Он сам никогда не был искренним и даже не представлял, что кто-то может быть до конца откровенным. Сын крупного железнодорожного чиновника, он, по настоянию матери, решил избрать военную карьеру. И теперь считал, что не прогадал: родители его уехали за границу, в свой фатерланд — Германию и теперь вряд ли у них что осталось от былого богатства; брат остался у большевиков, что с ним, трудно сказать. А сам Эрнст Карлович с румынского фронта с офицерским отрядом полковника Дроздовского попал на Дон, потом — в Добровольческую армию. Там устроился в контрразведку и в какие передряги только не попадал. Тысячи, сотни тысяч людей погибло, а он жив, здоров. И не только: под френчем и под нижним бельем прямо на голое тело надет специально сшитый жилет, в бесчисленных карманчиках которого есть и дензнаки всех правительств от закавказских бон до петлюровских карбованцев, и валюта в фунтах и долларах, и непреходящие ценности — бриллианты, золото. Немного, но есть, на первый случай хватит. И вот устроился на дредноуте; на суше всякое может быть, даже в глубоком тылу партизаны и «зеленые» действуют. А на корабле… У большевиков нет такой силы, которая могла бы нанести какие-то повреждения этому гиганту. Правда, с той стороны доносят, что в Николаеве начали сборку подводных лодок, но Эрнст фон Шаффгаузен точно знает, что лодки эти будут готовы не скоро, да и торпед у красных нет. Так что все в порядке, нужно только здесь службу как следует нести, чтобы большевистская зараза ни под каким видом не проникла на корабль.
А эту заразу штабс-капитан видел в каждом кадровом моряке, исключая разве боцмана Шоплю. И будь его воля, он и на пушечный выстрел не подпустил бы их к дредноуту, но что же сделаешь, если эти недоучившиеся студенты, и гимназисты при малейшем волнении моря начинают кататься в собственной блевотине?!
Новый моряк, таким образом, принес и новые заботы.
«Ничего, он у нас будет всегда на глазах», — подумал штабс-капитан и вызвал вестового.
— Кондуктора Жежору ко мне! — приказал он.
Буквально через минуту в каюте штабс-капитана появился кондуктор. Странное это было сооружение — иначе фигуру Жежоры трудно определить. Природа, видать, долго думала, прежде чем создать Жежору из усеченных конусов. Верхний усеченный конус — голова. Узенький лоб, затылок словно стесан, а книзу все это расширялось, и могучий подбородок, и мясистые щеки прямо ложились на плечи. Маленькие глазки и тонкая щель рта не нарушали гармонии конуса, уши были приплюснуты и полузакрыты седеющими волосами, а нос тоже похож на конус. Второй конус, непомерно расширявшийся к бедрам, представлял собой туловище, а два конуса книзу, оканчивающиеся матросскими ботинками, — ноги.
Вообще-то Георгий Григорьевич Жежора и в детстве и в юности был в меру худощавым, но после поступления в полицию предался чревоугодию. Почти ведерная макитра вареников и две-три бутылки красного вина — это для Жежоры был даже не обед, а просто перекус. И не только сослуживцы, но и все в городе стали звать его просто Жора Обжора.
— Ты ведь из Николаева? — спросил штабс-капитан Жежору.
— Так точно, ваше благородие! Служил в заводской полиции.
— Скажи-ка, голубчик, а тебе незнакома такая фамилия — Бакай?
— Так точно, известна. О каком Бакае изволите спрашивать?
— Федор Иванович!
— Так точно, знаю! И Федьку, и отца его Ивана Гордеевича, и младшего сына…
— Да ты, братец, не кричи, мы не на митинге. Рассказывай поподробнее…
— Сам-то Иван кузнецом был. Хороший кузнец, ему его императорское высочество при спуске дредноута «Императрица Екатерина Великая» часы подарил.
