Николай Наумов - Приключения 1976
Морозюк предостерегающе приложил палец к усам:
— Послухайте, Микола Якыч…
Похрапывал Мамед, мешая слушать, однако до Игнатьева с немецкой стороны донесся отчетливый свист флейты.
— Помните?.. — прошептал Морозюк. Флейта, не закончив мелодии, стихла.
— Помню, — шепнул Игнатьев, и по спине его пробежали мурашки. Чертовщина — опять эта флейта!
— Даже интересно, — сказал Морозюк.
— Да, — сказал Игнатьев и почему-то подумал об Отто Бабуке: флейта, что ли, виновата?.. Он посмотрел вверх: сквозь узкую щель амбразуры чуть брезжил смутный свет.
Морозюк растолкал Мамеда.
— Вставай, вояка, всех немцев проспишь!
Игнатьев оправил капюшон маскировочного халата, опустил марлевую «паранджу» на лицо, взял винтовку, протиснулся к амбразуре.
Светало быстро. Теперь Игнатьев мог уже осмотреть лежащую перед блиндажом местность. Блиндаж был отрыт так, что огромный валун, который вечером показался Игнатьеву не таким уж и большим, закрывал убежище наполовину. Это делало блиндаж, укрепленный еще и шпалами, достаточно безопасным. Амбразура была под изгибом камня и днем наверняка терялась в его тени. «Хитро», — отметил Игнатьев.
— Что видно, товарищ старшина? — спросил снизу Мамед. — Смотри в оба.
— Пока ничего, — успокоил Игнатьев.
Однако замечание Мамеда напомнило Игнатьеву, что глядеть надо, и верно, в оба. Перед собой он увидел длинную под снегом гряду. Чтобы узнать, что по сторонам, он немного подвинулся вперед. Гряда далеко тянулась и влево, и вправо, скрывая собою немецкие окопы. Но ведь их-то и хотелось видеть Игнатьеву, и блиндаж должен быть приспособлен для этого. Однако, как ни тщился Игнатьев — и становился на цыпочки, рискованно вытягивая голову в амбразуру, и заглядывая сбоку, — вражеские позиции не просматривались. Как же так? Неужто блиндаж пулеметчиков, отлично оборудованный и замаскированный, — пустое дело? Обзор отсюда был никудышный, сектор обстрела — бесполезный: какой от него толк — гряда! Блиндаж находился во впадине на скате холма, и хотя сам скат господствовал над низиной, где располагались вражеские траншеи, и они должны были неплохо просматриваться с него, впадина была настолько глубокой, что лишала наблюдателя этой возможности. Словом, блиндаж был в «мертвой» зоне.
— Менять позицию надо, — сказал Игнатьев с досадой солдатам.
Узнав, в чем дело, Мамед вспылил:
— Я еще вчера сказал: зачем пэтээр сюда, зачем? Сиди, говорят, пойдут, говорят, танки — стрелять будешь. Где танки? Куда стрелять?
— Зараз, Микола Якыч, не вылезаемо: свитло, — заметил Морозюк.
— Будем до вечера загорать, — зло отозвался Игнатьев. Он вновь обежал биноклем по-прежнему пустынную гряду («А какой ей быть еще, черт возьми?») и, заметив слева на гребне приземистый корявый куст, решил пристрелять его для ориентировки.
Услышав выстрел, Морозюк и Мамед кинулись к Игнатьеву:
— Чего там?
— Для порядка, — объяснил Игнатьев.
5
Немцы обстреливали правый фланг батальона, как по часам, ровно пять минут. Это был упорный, непрерывный налет, по одному небольшому участку. Казалось, немцы засекли очень важную цель и решили разнести ее в клочья. Несколько многоствольных минометов, перекликаясь и соперничая в скорости и вое, обрушили на этот участок из-за темнеющего на горизонте леса столько металла, огня и грохота, что Тайницкий переполошился, подумав, не вздумают ли немцы после такой подготовки атаковать.
— Что у вас?! Эй, Петрухин! Что вы там?! — стараясь перекричать шум взрывов, неистово и недовольно орал Тайницкий в трубку, будто виновником случившегося был не противник, а командир третьей роты, подвергшейся обстрелу. Петрухин отвечал, но Тайницкому не было слышно, и он продолжал спрашивать, прикрывая трубку ладонью: — Чего? Чего?
Грохот оборвался так же неожиданно, как начался, и в тишине одиноко повис громкий возглас Тайницкого:
— Чего?!
Пораженный тишиной, комбат чертыхнулся, недоуменно оглядываясь, — что, мол, стряслось? — и снова прилип к трубке. Теперь он молчал, слушая объяснения Петрухина, и Зина заметила, как затрепетала огромная его рука. Лицо комбата побагровело.
— Сейчас приду сам… — прохрипел он.
— Ну что, товарищ майор? — забеспокоилась Зина.
Тайницкий, опустив голову, стоял над телефоном, не отвечал.
— Товарищ майор! — окликнула Зина.
— Собирайтесь со мной, — глухо откликнулся Тайницкий. — Снайперов наших накрыли…
— Каких снайперов?..
Тайницкий дернулся нервно:
— Кричать зачем? Игнатьева нашего. Собирайтесь, — кратко приказал Тайницкий. — Быстрее! — нахмурился он, видя, что Зина не двигается.
— Я сейчас.
Тайницкий поднял с полу ее сумку.
— Идем! — прикрикнул он, нахлобучивая шапку. — Бинтов здесь много? — он потряс сумкой.
— Да, а что?.. — взяла у него сумку Зина.
— А то! — отрубил Тайницкий и пошел к выходу.
— Может быть, не накрыли? А, товарищ майор? — бросилась за ним Зина.
Тайницкий шел быстро, в траншеях ему, большому и широкому, было узко, он протискивался боком, обдирая полушубок об острые выступы и камни, видно, не замечая этого. Когда кто-нибудь встречался на пути и приветствовал его, Тайницкий буркал «да, да», продолжая идти напролом, и тому ничего не оставалось, как либо вжиматься в стенку траншеи, уступая дорогу свирепому комбату, либо семенить впереди, чтобы юркнуть в первое попавшееся ответвление.
— Товарищ майор, — взмолилась Зина, — что было-то?
— Петрухин говорит: били по его третьему взводу, только с недолетом. А там блиндаж этот с ребятами…
— И… попали? — задохнулась Зина.
Тайницкий встал, развернулся в траншее, будто раздвигая ее плечами.
— Послушайте, Зина, — сказал он с укоризной, — вы медицинская сестра. Медицинская!
Смущенный и растерянный, Петрухин сбивчиво объяснял Тайницкому, что произошло. Докладывая, он надоедливо переспрашивал: «Ясно? Понятно?»
Тайницкий слушал, осторожно приподнявшись над бруствером окопа и рассматривая в бинокль скат холма перед собою, темные, неровные пятна воронок от немецких мин, заляпавших неглубокий снег, и молчал. Тайницкий видел: блиндажу досталось крепко, и если ребята живы еще, то долго ли продержатся, придавленные шпалами и землей, а может, и раненые? Он посмотрел на часы, сплюнул, негодуя и на то, что светит солнце, и что нельзя ни собой, ни кем другим рискнуть, отправив сию минуту к блиндажу, и что Петрухин ничего не может подсказать толкового и вообще все получилось скверно, безобразно, ужасно.
