Евгений Коршунов - И придет большой дождь…
Посвечивая себе фонариком, майор прошел по короткому коридору. Дверь в спальню была распахнута. Свет фонарика падал на толстую фигуру в ночной рубашке, стоявшую на коленях посреди комнаты.
Один из офицеров держал под прицелом автомата другого офицера и толстяка. Толстяк плакал:
— Десять миллионов, пятнадцать…
Увидев Даджуму, офицер с автоматом облегченно вздохнул.
— В чем дело? Чего возитесь? — крикнул майор.
— Вот… миллионы обещает… Офицер повел автоматом на министра.
— А Олу…
Он кивнул на другого офицера.
— Я же ничего не сказал! — взмолился тот. — На черта мне его миллионы.
— Я все отдам… Вот… я выпишу чек…
Министр, путаясь в ночной рубашке, полз на коленях к Даджуме.
— Сволочь!
Даджума с ненавистью ударил его ногой в лицо:
— Жирная свинья! Падаль! Пошли! Министр упал. По полу растекалась лужа.
— Стреляю! — брезгливо сказал офицер с автоматом. — Ну? Он поднял оружие.
Второй офицер подбежал и пхнул министра ногой в жирный зад.
Втроем они выволокли министра из дома. Затем его подхватили солдаты. Его тащили как мешок, а он стонал и по-бабьи причитал.
Запихнуть в узкую дверцу броневика удалось эту тушу с трудом: толстяк цеплялся за броню, брыкался, визжал…
Даджума крикнул:
— Поехали!
Броневики рванулись через Луис — к лагерю второй бригады.
И тут слуги премьер-министра опомнились. Проскользнув мимо караула, оставленного Даджумой, один из них кинулся в резиденцию английского посла.
Майор Даджума привез захваченных им премьер-министра и министра хозяйства в штаб второй бригады. Они были заперты в маленьком чулане без окон, рядом с комнатой узла связи.
— Север… Север… Север… — бубнил радист. — Как дела, Север?
Север не отвечал.
— Попробуй Юг, — приказал Даджума. — Как у них? Юг ответил быстро:
— Ведем бои. Окружили резиденцию премьера провинции. Сильное сопротивление. Пришлите помощь.
— Теперь Поречье. Поречье не отвечало.
— Ч-черт… — вырвалось у Даджумы. — Вот, что значит начать раньше!
Вызвал Юг. Оттуда опять просили о помощи — броневики. Надо было что-то решать.
Вбежал возбужденный лейтенант Окатор. Щелкнул каблуками, доложил:
— Эти идиоты упустили генерала Дунгаса.
— Что-о-о?
— Они остановили его, когда он выезжал из дому. Растерялись. Генерал приказал им убираться с дороги и… уехал.
— Куда?
Лейтенант пожал плечами.
— Неизвестно! Он помедлил.
— И еще… Куда-то исчез капитан Нагахан. Охрана арсенала забаррикадировалась и отказывается выдать оружие без приказа коменданта.
Даджума стиснул зубы.
С каждой минутой положение становилось все хуже. И майор принял решение:
— Лейтенант Фабунси, вы остаетесь за командира в Луисе. С первой ротой я пойду на Юг — там в Игадане бои. Вторая рота — на Поречье. Третья и четвертая — здесь. Найдите и немедленно арестуйте командующего. При малейшем сопротивлении — стреляйте. Понятно?
И через несколько минут шесть броневиков понеслись из Луиса по дороге на Игадан. Даджума ехал в машине с пленниками.
Еще через полчаса пять броневиков и три грузовика с солдатами помчались по восточной дороге…
До Игадана было ехать в общем-то недалеко: всего сто миль, до столицы Поречья, Адалики, в четыре раза дальше.
— Юг, Юг… — кричал в телефон радист броневика Даджумы. — Как дела?
— Ведем бои, — отвечал Юг.
— На чьей стороне гарнизон в Даде? (Этот город лежал как раз на полпути между Луисом и Игаданом.)
— Неясно. По нашим сведениям, части из Дады вышли на Игадан. За кого они — пока не знаем. Попытаемся остановить…
— В Даде всегда были лояльные части, — спокойно сказал премьер-министр. — Вас повесят.
Это были его первые слова с момента ареста. Министр хозяйства впал в прострацию. Даджума не ответил.
— Вызывай опять! — приказал он радисту. Но ни Север, ни Юг не отвечали.
Майор посмотрел на премьер-министра. В темноте тот был похож на большую неподвижную куклу. Да, такой не пощадит… Никого…
— Стоп! — неожиданно приказал Даджума водителю. Броневик остановился. — Вылезайте.
Колонна остановилась. Рассветало. Пленники вышли из броневика и прислонились к зеленой броне машины. Было еще темно, но чернота неба стала пожиже, звезды блекли, гасли одна за другой.
Даджума смотрел на пленников, зябко ежившихся у броневика. Премьер-министр старался держаться неестественно прямо, а министр хозяйства стоял, опустив плечи, обвисший, как мешок.
И жгучая ненависть захлестнула вдруг Даджуму. Он ненавидел этих двоих за свое полуголодное детство, за нищету своих родителей, за пренебрежительные взгляды преподавателей военной школы в Англии, за всех тех, кто и теперь, обогащаясь, разворовывал Гвианию, произнося при этом громкие слова о свободе и братстве, о необходимости жертвовать настоящим ради будущего. И Даджума захлебнулся яростью.
— Пошли! — почти выкрикнул он, вырывая из кобуры револьвер. — Пошли! Туда!
Узкая сырая тропинка, словно тоннель, прорубленный в чаще темных зарослей, вела к смерти. И те двое поняли это.
Премьер-министр шагнул первым. Смерти он не боялся. Его жизнь была в руках аллаха, если аллах решил отнять ее — значит, так ему было угодно, значит, тому и быть.
Министр хозяйства, глянув помутневшими глазами в спину удалявшейся фигуры в белом, словно очнулся.
— Нет! Нет! — нечеловеческим голосом закричал он. — Я хочу жить! Вы не смеете!
Он упал и пополз к ногам майора.
— Не надо… Я ухожу в отставку… Клянусь душами предков! Я буду жить один. Тихо, тихо — в деревне… Я все отдам… Все! И в банках в Швейцарии, и…
Даджума поднял револьвер. Он увидел в прорези прицела бабье, расплывшееся лицо… Рука опустилась. И в этот момент он услышал пулеметную очередь.
Министр опрокинулся навзничь.
Даджума оглянулся. Лейтенант Окатор, судорожно вцепившись в приклад ручного пулемета, стрелял с руки. Глаза его сумасшедше блестели. Потом тихо опустился на обочину и закрыл лицо руками. И тут только Даджума вспомнил о премьер-министре. Тот стоял на тропинке, прислонившись спиной к дереву.
Даджума шагнул к нему. И в этот момент премьер-министр стал тихо сползать по стволу, все быстрее и быстрее. Его ноги подгибались, как ватные. И наконец он упал — сначала на колени, а потом лицом вниз — на сырую землю тропы.
— Мертв! — сказал Окатор, подбежавший к нему первым. Он перевернул мертвого на спину.
— Не выдержал… Сердце!
Даджума подошел и наклонился. Он долго вглядывался в лицо, знакомое ему с самого детства по портретам. Оно и сейчас было спокойным и властным, словно ничего не произошло, ничего не изменилось. И Даджуме показалось, что он прощается со всем, что было в его жизни до этого момента, что мертвец словно бы открыл ему дорогу в другую часть жизни — пугающую, тревожную.
