Чугунные крылья Икара - Борис Вячеславович Конофальский
— Так точно, — соврал Стакани.
— Я повторяю, самого надёжного и опытного. И чтобы никакого мне криминала и коррупции. А сами сегодня же составьте мне секретный рапорт и схему детальной разработки банды. А то, не дай Бог, какая проверка или, того хуже, статейка в газете. Ну всё, ступайте.
Стакани щёлкнул каблуками и выскочил на улицу. Он плюхнулся в бричку, закурил и поехал к себе, полный размышлений: «Экая же, однако, рыба, этот Калабьери, экая же рыба. Никакой, говорит, преступности, взяточник чёртов, никакой коррупции. А самому секретный рапорт подавай. Ну, хитрец. Но как хорош, как хорош! Деньги, конечно же, взял, но в долг. Вот они мастера-старики, их голыми руками за баки не возьмёшь! Нет, дудки! Не зря на должности сидит, не зря. Его, подлеца, с этой должности никакая прокурорская комиссия без пяти свидетелей не снимет. Вот так, век живи — век учись».
Впрочем, Стакани был рад, что так всё закончилось. Ведь могло быть всё и хуже, и гораздо хуже.
Глава 7
Опасный возраст
А вечером того же дня Рокко подошёл к Буратино и сказал:
— Буратино, а есть ли у нас десять сольдо, которые я мог бы потратить без ущерба для производства на личные нужды?
— Есть, — ответил Буратино и посмотрел на своего приятеля пристально. Это был уже второй случай, когда Рокко просил десять сольдо. Пиноккио отсчитал деньги и протянул их дружку, не говоря ни слова, но его взгляд был красноречивее всяких слов.
Рокко взял деньги, спрятал их в карман и произнёс:
— Было бы лучше, если бы ты поставил меня на зарплату, чтобы я каждый раз не клянчил у тебя деньги.
— Твоё право, — ответил Буратино.
— И не смотри на меня так, — слегка возмутился Чеснок, — я ведь имею право на свою долю?
— Имеешь.
— И имею право тратить свои деньги, как мне захочется?
— Безусловно.
— А что же ты так на меня смотришь, как будто я их у тебя ворую?
— Мне просто любопытно, куда ты их деваешь. Деньги-то немалые.
— Моё дело, — огрызнулся Чеснок, — куда хочу, туда и деваю.
— Рокко, а ты, случаем, не на наркоту их тратишь?
— Нет, — Чеснок даже махнул рукой на вздорность такого предположения.
— А может, у тебя какой-нибудь свой бизнес теперь имеется?
— Ты бы первый узнал, да и какой из меня бизнесмен.
— Но а что тогда, карты, пьянки, бабы, а может, благотворительность?
— Не скажу, — насупился Рокко, — пойду я лучше.
— Ну-ну, — сказал Буратино, — а когда хоть вернёшься?
— Часа через три, — крикнул Рокко, уходя.
— Ну-ну, — повторил Пиноккио и, подождав, пока приятель скрылся из вида, подозвал к себе Луку. — Лука, пригляди-ка за нашим другом. Что-то с ним происходит, а что не говорит. Боюсь, как бы беды не вышло.
— Я тоже заметил, — сказал Крючок, — скучный он какой-то стал в последнее время.
— Не то слово. На эту скуку у него что-то слишком много денег уходит. Так что ты походи за ним, понаблюдай. Только осторожненько, чтобы он тебя не заметил.
— Будь спокоен, — не без гордости заявил Крючок, — я опытный, да и Рокко дюжа бесшабашный, руки в брюки и песни свистит, а по сторонам никогда не смотрит.
— Хорошо, делай.
Лука убежал вслед за Чесноком, а Буратино ещё несколько секунд стоял, размышлял о друге: пугал его Рокко в последнее время, что-то с парнем происходило. А потом Пиноккио пошёл к Сальваторе Швейману и они занимались бухгалтерией почти час, пока его от этого увлекательного занятия не оторвал Крючок.
Он ухмылялся, и вид его был необычайно игривый.
— Ну, выяснил? — спросил его Пиноккио.
— А то б, — самодовольно скалился Лука, — всё выяснил. Знаю, в какое место Чеснок деньги вбухивает.
— Ну и в какое же?
— В пикантное.
— Точнее.
— Пошёл я за ним, значит, следом. Держусь метров за тридцать от него, смотрю. Он идёт, как обычно, песни свистит. Шёл я за ним, шёл и пришёл — знаешь куда?
— Не тяни, — сказал Буратино.
— Нипочём не догадаешься. Я бы и сам нипочём не догадался, если б сам всё не увидел своими глазами.
— Ты мне скажешь, наконец, куда ходит Рокко или будешь загадки загадывать?
— Так вот, — многозначительно произнёс Лука, — наш корефан Чеснок ходит в бордель мамаши Трези.
— Серьёзно? — усомнился Буратино.
— Вот тебе истинный крест, — перекрестился Крючок, — я и сам такой наглости заудивлялся. Бордель-то барский. А тут, здрасьте вам, Рокко Чеснок со своей шпанской мордой в приличное место лезет. И главное, нагло, так подходит к дому и давай в колокольчик звонить, как будто к себе домой пришёл.
— И?
— И открывает ему швейцар, морда — во, — Лука показал ширину лица швейцара, разведя руки на полметра, — да ещё в баках и фуражке с кокардой, как он с такой мордой только в одну створку двери пролазит, непонятно, ну, не поверишь, человек поперек тебя шире и сюртук у него с позументом, ровно генерал, а башмаки…
— Да подожди ты со своими башмаками — перебил приятеля Буратино, — ты про Рокко говори.
— Ну вот я и говорю. Как увидел я такого швейцара, так и думаю: вот сейчас брат Чеснок мордой по ступенькам-то и прокатится, сейчас ему швейцар-то и врежет. Какой там, этот морда-швейцар как Чеснока увидел, так и кланяться ему. Я так и обмер, чуть не до смерти. У меня аж от такого живот чуть не заболел. И смотрю, Чеснок-то наш на все поклоны швейцара глядит, как будто так и надо. Говорит ему что-то, чего, я не разобрал, а швейцар ему кивает, отвечает и пропускает в бордель.
— Пошёл я под окна, думаю: может, что подгляжу. Так хрен там чего подглядишь, занавески плотные, как парусина, да и щелей нету. А вот как кто-то на музыке тренькал, слыхал, эту штуку они пианино называют. Слышал, опять же, как девки хихикали. В общем, весело там, — закончив рассказ, Лука стал ждать, что скажет Буратино.
А Буратино улыбался и восхищался, покачивая головой, и цокал языком:
— Ты глянь, а? — говорил он. — Вот тоже мне герой-любовник. Тихой сапой, один, без друзей развлекается и нам ни слова. И главное, не мелочится: по десять сольдо за раз на
