Мемориал - Роман Вадимович Славацкий
Тогда он был для меня Василием Ивановичем. А потом я познакомился с его племянницей Виолой и её друзьями. Марк появился позднее.
Так же как и сейчас.
Виола пошла ему открывать, а Бэзил спросил меня:
— Что погрустнели?
— Не погрустнел. Я задумался. Вспомнил, как мы с вами впервые встретились.
— А! Тогда ещё холод был чудовищный, и мост никак не сводили. Помните, когда мы пришли, Виола драила паркет под Вивальди?
— А под что же ещё прикажете, под Баха что ли? — сказала Виола возвращаясь. — Нет, Вивальди веселей.
Заскрипел паркет и в сопровождении нашей подружки, точно сошедшей с возрожденческой картины, золотистой, скуластой, узкоглазой Виолы, явился грузный Марк. И вместе с ним вошла тьма — проклятая Коломенская Тайна. В руках у него был кожаный талмуд; только пейсов и кипы́ не хватало. Он кивнул нам своим семитским носом и уселся в почётное кожаное кресло.
Когда я вспоминаю эту сцену: Марк у лампы, у накрытого стола, его выпуклые глаза, библейский лоб, рассечённый морщинами, словно древнееврейской скорописью, мешковатое лицо, тёмный костюм — не верится, что он уже мёртв.
Ах, Марк! Не в доброе время мы встретились с ним.
— Короче говоря, — закартавил Марк, — вот рукопись. Здесь уникальный материал по истории Коломны. Или нет, не точно. Сказать «уникальный материал» — значит, ничего не сказать. Это воплощённая Коломенская Тайна, будь она проклята! Эта книга из самой сердцевины Ордена Кирилла Иерусалимского. Но она требует длинных вступительных речей. Готовы ли вы слушать их?
— Ну и дураки были бы мы, если б отказались, — вылез я. — Впервые в жизни слышу об Ордене. А ведь считаю себя коломенцем.
— Я не скажу, что совсем ничего не слышал, — заметил Фома. — Не скажу. Но от дополнительных сведений отказываться не стану.
— Да уж, — добавила Ирэна.
Марк поглядел на нас с грустью и опасением.
— В таком случае скажем несколько слов о происхождении рукописи. Но стоит ли это делать всухую?
— Действительно, — согласился Бэзил. — Ну-ка, Фома, давай.
Шампанское бухнуло из ледяного ведёрка.
Хлебнули замороженного вина, и Фома произнёс, глядя на манускрипт:
— А книга-то старая… Если не секрет — как вам вообще пришла в голову мысль заняться таким, несоветским, я бы сказал, делом, как древности Коломны?
— Стародавняя история… Всё началось с хироманта. Помнишь, Бэзил?
— Ещё бы! Митяй нас туда затащил.
Словно повеяло загробным холодом.
Слева от кафельного камина среди прочих фотографий и картин висела небольшая коричневая круглая рамка и в ней — фото улыбающегося молодого человека, прекрасного, как юный бог. Я знал, что это Митяй — друг семьи; но о нём никогда не говорили. Какая-то тягостная тайна, какая-то трагедия была связана с ним… И вдруг…
— О-о, Митяй был большой специалист на такие штуки, он умел находить чудесное.
— А я ему верил, Марк.
— А я и до сих пор верю. Во всём, что связано с Митяем, много интересного. Нет, не то слово. Много страшного, вот как я сказал бы.
— Этот хиромант — жутковатый был человек…
— Товарищ Холопьин? — сказал Марк.
— Да, Станислав Холопьин… Всё у него сбывалось! Одного только не могу понять…
— Чего, Бэзил?
— Да вот почему он велел Митяю нас обоих опасаться? Митяй нам о своём разговоре рассказал; я-то о своём промолчал. Да и ты тоже.
— Почему? — Марк пожал плечами. — Значит, от нас действительно исходила угроза. Впрочем — от кого она тогда не исходила?
— Брось! — возразил Бэзил. — Конец сороковых — это же вегетарианские времена.
— Да? А как же тогда Митяй? Опасность была, и почти во всех. Взять хотя бы этого хироманта. Ведь, в сущности, он и погубил Митяя.
— А ведь верно.
Тут Ирэна не выдержала и вмешалась в их разговор — со странной усмешкой, от которой по спине мурашки бежали.
— Мне кажется, вы немного увлеклись. И забыли про всех остальных. Во-первых — объяснитесь, что это за хиромант и, во-вторых — как это он погубил Митяя.
— Хиромант самый обыкновенный. По руке гадает… — начал Бэзил.
— А я-то думала — по ноге! — глаза Ирэны сузились от мгновенного бешенства. — Ты за кого меня принимаешь? За говорящую женщину Альберта Больштедтского?
— Ну-ну, не злись. Прости меня, старика. Я забыл, что ты у нас — доктор магии. Но дело действительно обстоит так. Жил в наше время в Коломне хиромант…
— У кремлёвской стены… — как-то нездешнее сказал Марк (и видно было, что дух его блуждает в туманах прошлого). — У городской стены. И красно-оранжевые кирпичи цвета эллинского муската нависали над его маленьким садиком; иногда казалось — громада, подгрызенная временем внизу, вот-вот рухнет. А в тёмной комнатке лежали повсюду старинные магические книги и таблицы.
— Он-то и рассказал впервые о старике Це́лере… — подхватил Бэзил.
— Да, Ирэна… Именно это имелось в виду. Когда он вывел нас на старика Целера, он погубил Митяя.
— Что это значит?
— Митяй был увлекающийся человек, — сказал Бэзил. — Он был гений, Ирэна. А Целер показал ему чудесную страну. Он отравил его коломенской тайной, коломенской стариной. Он всех нас отравил. Не прямо, опосредованно. Через Митяя.
— Я не понимаю, — Ирэна схватилась за виски. — Не понимаю! Сначала хиромант. Потом какой-то Целер выплывает. И выходит, что он — косвенная причина гибели Митяя. Причём до сих пор все вы говорили нам, что он — обычная жертва репрессий, отделывались недомолвками. А на самом деле причина заключения — в некой тайне, которую вы по неведомым идиотским причинам (неужели — из педагогических соображений?) скрывали от меня и от Виолы. Хранили нашу девственность.
Она посмотрела на старших спокойным взглядом, от которого у меня опять холод по спине прошёлся, и спросила:
— Кто такой Целер? И какого дьявола вы до сих пор молчали?
— Боялись. Неужели не понятно? — Бэзил даже плечами пожал.
— Так почему же вас нынче прорвало?
— Помирать скоро… — вздохнул Бэзил.
— А помирать с чёрной совестью нелегко, — согласился Марк и опять кивнул носом.
— Что же произошло?
— Ах, Ирэна, Ирэна… Нас — меня и Марка, связывала очень тёплая дружба, ну, как это бывает в юности… Может быть, потому, что были одноклассниками. А Митяй учился в параллельном.
(При
