Николай Павлов - Тринадцать сеансов эфиризации. Фантастические рассказы
Я решительно подошел к столу.
Когда я приставил свой рот к отверстию стакана и вдохнул несшиеся из него острые испарения, у меня начались приступы легкого кашля. Я сделал еще несколько вдыханий и почувствовал сильное головокружение. Опьянение производилось быстро. Прежде всего, меня поразило ощущение какой-то жгучей, но сладкой боли в груди. Сердце билось усиленно и замирало так, как это бывает, когда находишься на страшной высоте и ежеминутно рискуешь упасть с нее. В то же самое время, это замирание сердца имело свою приятную сторону. Казалось, что весь организм потрясен каким-то радостным, счастливым для меня событием, и это потрясение сосредоточилось исключительно в сердце. Мои губы непроизвольно складывались в улыбку; я хотел удержаться и… не мог. Чувство восторга поглощало меня все больше и больше. Я захохотал, неудержимо, громко, как не смеялся давно, может быть, никогда.
Несмотря на это непроизвольное выражение веселости, я сохранял полное самосознание. Головокружение прошло, и мозг был совершенно чист и ясен.
— Как хорошо! — думал я. — Отчего это? С чем это можно сравнить? Прежде всего, чувственность не играет здесь никакой роли… О, да, никакой! — повторял я мысленно с благородным, но смешным теперь для меня экстазом. — Это — вот что: если бы я любил чисто и свято, если бы я был любим и… она, любимая девушка, умерла, а потом неожиданно я увидел ее снова прекрасной, любимой, любящей!..
Это положение привело меня в такой восторг, что я не мог более сдержать себя и закричал.
Мой крик смешался с восклицаниями неудержимой радости Лагунина и Павлина.
На этом прерываются мои воспоминания о первом сеансе эфиризации. Я впал в беспамятство и очнулся только на другое утро. Пробуждение было ужасно. Я не страдал ни одним из тех последствий, которым подвергаются пьяницы после бурно проведенной ночи. Моральные наслаждения дали в реакции моральные же недуги. Преобладающим чувством, когда я проснулся, было отвращение. Мне было невыносимо противны и серый день, и убогая комната, и я сам… особенно, я сам.
Лагунин ходил по комнате, сумрачный и озлобленный.
— Что это за гадость мы вчера делали? — спросил я, и меня рассердил и звук моего голоса, и нелепость вопроса.
— А что, тебе очень скверно? — ответил он мне вопросом, с злорадным, как мне показалось, любопытством.
Я промолчал.
— Эфиризация, — продолжал он задумчиво, — верный способ уйти от мерзости бытия.
— Что такое «мерзость бытия»? — спросил я.
— Все! Хотя бы эта постоянная и насущная необходимость заботиться о своем брюхе, ничтожном, но прожорливом брюхе, часто совершенно убивающем дух, на счет которого существует.
— Впрочем, дело не в том, — продолжал Лагунин, — я хотел только сказать, что человек, подвергавшийся накануне действию эфира, должен презрительно улыбнуться, плюнуть, отвязать шнурок от халата, накрутить его, вот так, на гвоздь…
И Лагунин, говоря последние слова, оторвал пояс своего халата и привязал его к гвоздю.
Я не знал, дурачится он или…
— Сделать маленькое приспособление и… finita la comedia!
Он быстро всунул голову в сделанную петлю и повис, подогнув колени, так как гвоздь был прибит ниже человеческого роста.
Я бросился к нему, схватил лежавший на столе нож и перерезал шнурок.
— Что ты?! С ума сошел! Что ты делаешь!
Лагунин сделал гримасу.
— Я пошутил, — тихо сказал он.
Следующая за тем неделя не принесла с собою ничего нового. Наши волнения поулеглись; я не мог без содрогания слышать самого запаха эфира. Лагунин тоже пришел в нормальное состояние, по-прежнему много говорил, горячо возмущался, бедствовал и ровно ничего не делал.
В один из вечеров Паклин рассказал нам, что первые сведения об употреблении эфира он получил от доктора К-ка, занимавшегося изучением действия эфира на организм при составлении своего сочинения «Учение об истерике». По словам Паклина, действие эфира не ограничивалось приведением человека в идиотически-блаженное состояние; при продолжительном употреблении эфир вызывал галлюцинации, свойства, в большинстве случаев, приятного и всегда строго отвечающего индивидуальным особенностям человека. Так, любитель музыки, имея галлюцинации слуха, наслаждается звуками; субъект с сильно развитым чувством потрясается драматическими сценами из своей жизни. Самолюбивые и гордые люди получают, в реальных образах, полное удовлетворение своей гордости и т. д. сообразно с индивидуальностью каждого.
Лагунин, слушавший все это внимательно и серьезно, сказал:
— Да, все это очень странно… Хотите ли, я расскажу вам те галлюцинации, которые испытывал я…
Мы поспешили согласиться.
— После восторгов, которыми начинается опьянение, — начал Лагунин, — я почувствовал потерю сознания… Такое состояние не было похоже ни на обморок, ни на сон. Я потерял только сознание места и времени. Вокруг меня был мрак, не ночи или смерти, а какого-то другого мира. Из этого мрака выделились две ярко-красные, горящие точки, они приближались ко мне, и я ясно увидел два глаза; потом около моей головы пошли, описывая концентрические круги, какие-то блестящие полосы; одна из них коснулась моей шеи, и я перестал что-либо видеть и слышать. Это было в первый раз. В следующий сеанс, галлюцинации повторились в таком же порядке: сначала мрак, потом глаза, и к этому прибавился шепот, подсказавший мне, кому принадлежат глаза… Вам покажется смешным, когда я скажу, что на четвертый или на пятый раз…
— Стало быть, — воскликнул я с удивлением, — ты продолжаешь эфиризоваться?!..
— Не в том дело, — отвечал Лагунин. — На пятый раз я сознавал перед собою присутствие некой стихийной силы, злой воли… того, кто называется дьяволом… Я его видел, осязал, говорил с ним…
Лагунин засмеялся резким, неприятным смехом и умолк. Паклин скоро ушел.
Когда мы остались одни, Лагунин снова завел разговор об эфиризации.
— Я скажу тебе нечто новое, — говорил Лагунин: — У меня есть теория продажи души дьяволу… Развить ее?
— Развивай, что хочешь! — с притворной досадой отвечал я.
— Вот она. Человек наших дней заключен в такую грубую, вещественную оболочку, что материи, более тонкой, — духу, хотя бы и злому, нет никакой возможности прийти с ним в общение. Если признать существование иных сил и, вместе с тем, найти способ общения с ними, то продажа души дьяволу возможна… Я нашел и способ общения и эту возможность.
Я вскочил с постели. Лагунин произнес эти слова так серьезно, что я усомнился в его рассудке.
— Ты испытывал действие эфира на себе… и первое, что ты заметил, было освобождение твоего духовного я от материальной оболочки, не правда ли? Вот тебе способ общения… Что касается возможности… Я еще не знаю… Впрочем… мне предложены услуги… Шесть миллионов русскими кредитными рублями, или же один неразменный серебряный рубль, так называемый «фармазонский»… Я выбрал первое.
