Сергей Колбасьев - Факультет кругосветного путешествия
Волков похолодел.
— Что же он сделал с этим письмом?
— Как знать,- спокойно ответил Минеро и ушел спать.
38
Последние два дня пути были очень плохие. Волков почему-то чувствовал себя ответственным за все возможные неприятности, вплоть до повешения, но Миша вел себя философски и спокойно занимался фотографией.
«Хороший Мишка человек, жаль что естественник», — в двадцатый раз думал Волков и затевал споры на ботанические темы. Миша ругал его дураком и от этого на душе становилось спокойнее.
На четвертый вечер пути прибыли в Акойапе. Ехали по единственной улице, города между низкими домами с плоскими, густо поросшими травой крышами. Перед дверями сидели старики и женщины и мирно чистили винтовки. Хозяева винтовок спали, закрывшись широкополыми шляпами.
— Куда едем? — спросил Волков.
— К хефе, к начальнику, — ответил Хезус Минеро. — Здесь,- добавил он, показывая плетью на ворота сада.
В саду между кустов стояли пулеметы и две горных пушки. В глубине на плетеной кушетке лежал, полуотвернувшись, большой медно-красный человек в зеленом френче. Это и был сам хефе Игнасио Хлавес. Вокруг него сидела группа людей в форме и кожаных костюмах. Все молчали.
— Халло, ребята, сейчас я спою вам что-то очень смешное,- неожиданно тонким голосом по-английски и в нос сказал хефе и запел что-то несуразное.
Путешественники были ошеломлены и ждали пока он кончит. Но он вдруг повернулся, и они вздрогнули: рот у него был закрыт.
— Черт, — вскрикнул Волков, — чревовещатель. Вот напугал.
И тут произошла вторая неожиданность.
— Джон. Ты говоришь, по-русски? — медленно и раздельно сказал хефе мягким, почти украинским говором, не прерывая своего пения, и встал. Только тогда друзья увидели стоявший позади его громкоговоритель.
— Да я говорю по-русски, — почему-то так же медленно сказал Волков, задыхаясь от волнения.
— Я тоже, — добавил Рубец.
— Говоришь, как кацап, — веско произнес Хлавес.
— А ты, как хохол, — ответил Волков.
— Я хохол, а ты не кацап, ты американец, мне говорили.
— Мы не американцы, мы из России… советские, — вмешался Рубец.
— Почему я знаю, что ты не брешешь,- сказал хефе и, подумав, добавил: — В Киеве был?
— Нет, — ответили оба.
— А на Полтавщине?
— Нет, мы ленинградские.
— Какие такие?- удивился хефе Хлавес.
— Питерские…
— А гопак танцевать можешь? — внезапно спросил хефе.
Волков замялся, но Миша тряхнул головой, — если надо, он может. Хефе ударил в ладоши, и толпа поддержала. Миша прыгнул вперед.
— Бисов сын? — вдруг закричал хефе, сорвал с себя сомбреро и с громом пустился в пляс. Толпа кричала от восторга, и желтая пыль бурей носилась вокруг плясавших.
— Верно, сынки, — говорил через пять минут задыхающийся Хлавес, — вы с России. Я оттуда еще от царя ушел и здесь хлеборобом. Зовут меня по-нашему Игнат-Хлавно, а у них я хефе, — это как батько.
Батько Хлавно. — сказал Волков: — почти Махно.
И громкоговоритель рассмеялся тонким голосом.
39
В сарае у батьки Хлавно сидело несколько американцев и два немца. Сидели заложниками. Батько дал своим гостям выбрать любой паспорт, — не стесняйтесь. Он старался помочь и шумно радовался, слушая рассказ Волкова о кругосветном путешествии.
Рубец решил стать немцем, его новое имя, удостоверенное паспортом в буро-зеленой обложке, было — доктор медицины Иоганн Мертц. Волков сделался Джеральдом Келли, американцем, по профессии коммерсантом, 24 лет, женатым, но путешествующим без жены. Ему понравилось имя Джерард, и он не хотел другого.
На прощание пили соталь — мексиканскую горилку. Пили и чуть не плакали. Миша терял первого человека, с которым мог говорить в течение последних шести недель. Как знать, когда встретится следующий. Батько горевал, что ему такой никогда не встретится, что испанский язык поганый и что он так и сдохнет, не сказав больше ни одного русского слова. Волков горевал из чувства солидарности.
Уехали ночью. Тропы были крутые и забитые камнем. Из темноты окликали часовые и ржали кони, где-то внизу ревела река и в нее шлепались камни, слева и справа лаяли койоты, а в голове глухо гудела густая мексиканская горилка. Куски неба, засыпанного крупными звездами, мелькали и кружились между черных туч листвы, и казалось удивительным, что у лошадей не кружатся головы, и они могут.
Утром увидели внизу длинное синее озеро, а перед собой на поляне патруль американской морской пехоты.
Проводник, посланный хефе повернул коня и молча пропал в кустах. Патруль защелкал затворами и лег.
— Халло!: — закричал Волков, встал на стременах и поднял руку. Надо было успокоить нервный патруль. — Мы убежали от бандитов Сандино.
Лейтенант был немного оконфужен, но, взглянув на паспорта улыбнулся и дружески похлопал путешественников по спине. Потом отправил их к озеру и на моторном катере в Гранаду.
— Мистер Келли. — Джон кричал с пристани джентльмен, похожий на бульдога в котелке, — нам по телефону сообщили, что вы едете. Мы так обрадовались… Вылезайте. — И Волков, он же мистер Джерард Келли, моргая глазами спросонья полез наверх.
— Здравствуйте, — джентльмен протянул руку и Волков протянул свою. Но вместо руки он поймал пустое место и одновременно почувствовал, как над его кистью застегнулся стальной браслет.
— Вам крышка, друг Келли, — ласково сказал джентльмен. — Надеюсь, что вы не будете протестовать против поездки в Лос-Анжелес.
40
— Лос-Анжелес — бормочет Миша. — Он крепко держит чемодан и идет, опустив голову. Чемодан наливается нестерпимой тяжестью, но менять руку нельзя, — это прервет мысли. Надо думать со стиснутыми зубами, и стиснутыми кулаками.
С такой же; сосредоточенностью и с тем же упорством он когда-то ходил по длинному холодному коридору, где на стенах стенгазеты и объявления, на низком сводчатом потолке пыльные электрические лампы, а за тяжелыми дверями, в самом конце направо высокий ярко освещенный кабинет. И по нему мелкими шагами от окна к черной доске и обратно бегает круглый профессор, которому надо сдавать беспозвоночных.
Но теперь надо сдавать еще более страшный зачет. Сдавать, не зная предмета, но зная, что — провал будет гибелью, не только -для него, но и для; Ваньки Волкова.
Ведь у Ваньки нет денег, он сдал кассу еще в Алжире…
Нельзя терять его из виду: вон он идет шагах в ста впереди по той стороне улицы, под руку со своим сыщиком. Идет и не оглядывается: не хочет — впутывать Мишу и грязную историю. Молодец.
