Карл Фалькенгорст - Танганайский лев
Змея да подползет к ложу его и да отравит его своим ядом! Пусть пища его станет горечью! Пусть, покинутый всеми, родными и друзьями, бродит он одиноко по свету! Пусть ружье его обратится против него и путь разорвется в его руке! Пусть пламя пожрет его дом и двор!»
— Что ты пустое болтаешь, Фераджи! — окликнул его Солиман. — Точно все мы не знаем этого!
— И пока тот выкликал все эти проклятья, остальные палили из ружей, а женщины выли и кричали, Симба же и Мудима с этого момента побратались.
Этим и окончилось торжество! А как ты полагаешь, Солиман, способен ли Симба когда-либо нарушить свою клятву? Я готов поручиться, что он будет более верным слугой и другом для Мудимы, чем раб твой Лео!
— Лео? А ты откуда знаешь его? Что известно тебе о нем?
— Что мне известно? Спроси лучше у Симбы» как ему дорог этот человек. Ведь Симба хотел гнаться за тобой, чтобы ты отдал ему этого невольника.
— Как! Разве Симбе известно, что Лео теперь в Удшидши? — спросил Солиман дрогнувшим голосом.
— Солиман, — со злобной насмешкой выговорил Фераджи, — пороть своих рабов ты можешь, но знай, что одним хлыстом нельзя управиться с людьми: надо, кроме того, еще зорко присматривать за своими рабами. А ты — слепой рабовладелец! Да! Ха, ха, ха, ха! Ведь они у тебя же на глазах разговаривали между собой. Этот Сузи, слуга Симбы, и твой старший раб Лео. Да, у тебя на глаза, под самым твоим носом, в садах Удшидши!
— Проклятый! Уж он поплатится у меня за это! — злобно прошипел Солиман.
— Ты видишь, Солиман, что Фераджи чего-нибудь да стоит; у него острый слух! Он все слышит, все знает. Я уверен, что ты теперь не отпустишь меня обратно к моему господину, а увезешь с собой на своей ладье!
И Фераджи подробно рассказал Солиману весь подслушанный им сегодня разговор, а под конец добавил:
— Всем нам приказано следить за «Змеей», и тот, кто первый увидит ее и первый донесет о том Симбе, получит от него крупный подарок, целую кучу стеклянных бус. Не пойти ли мне к нему, Солиман, и не сказать ли ему, что «Змея» здесь? Быть может, ты теперь желаешь побеседовать со славным и могучим Симбой?
Солиман молчал, очевидно, обдумывая свой план. Как Осман, так и Фераджи поняли это, и никто из них не посмел тревожить его. Спустя немного времени старый араб проговорил:
— Фераджи, ты теперь молчи! Мы должны немедленно вернуться в Удшидши. Когда придет время, я напишу Симбе, что готов продать ему того невольника, который так стремится к нему. А тем временем, как он уйдет в Удшидши, чтобы покончить со мной это дело, мы будем иметь возможность беспрепятственно хозяйничать здесь. Ты же пока оставайся здесь, у Симбы, прислушивайся ко всему, замечай все, что говорится и делается, а когда опять увидишь «Змею», то приходи скорее на это самое место! Относительно вознаграждения тебе беспокоиться нечего; с сегодняшнего дня ты числишься у меня на службе, а ты знаешь, что Солиман всегда держит слово! Пойдем, Осман, — обратился он к своему племяннику, не обращая более никакого внимания на Фераджи, — пойдем, нам надобно как можно скорее вернуться в Удшидши!
И оба торопливо пошли вдоль берега, вплоть до места, где у них был запрятан в камышах тоненький челнок, на котором они направились к ожидавшей их «Змее».
Фераджи, который с этого момента служил двум господам, простоял еще некоторое время на прежнем месте и следил за удалявшимися до тех пор, пока, наконец, не убедился, что «Змея» действительно пошла по направлению к Удшидши. Тогда и он направился в гору, в крепость Мудимы.
Сегодня он был смел, отважен и не страшился никаких Руга-Руга.
Прибрежье снова опустело, здесь не оставалось теперь ни души; только волны тихо плескались о берег да старый ствол по-прежнему медленно и плавно покачивался в волнах прибоя. Но что это? Разве налетела буря или образовалось новое обратное движение? Ствол вдруг повернулся и поплыл. Нет, озеро оставалось по-прежнему спокойно и течение не изменилось. Значит, что-либо особенное неудержимо влекло куда-то этот старый ствол, который теперь поплыл от берега и плыл не медленно, как раньше, а быстро и в определенном направлении, поплыл против течения, точно им управляла чья-то опытная рука.
Сказал ли бы и теперь Солиман, следя за темным движущимся предметом: «Нет, Осман, это не челнок!» Если это и был челнок, то в нем не было видно гребца. Уж не Муциму ли, этот озерной дух, могучий местный водяной, забавлялся с этим стволом? Быть может, его тащили за собой рыбы или крокодилы, подвластные Муциму?
Как бы то ни было, но старый ствол уплывал все дальше и дальше, пока не скрылся, наконец, в тумане.
Между тем в тэмбе Мудимы угасли огни, и желание петь и плясать понемногу гасло в участниках празднества: все же утомились, пора было подумать и о сне. Очевидно, гости уже готовились проплясать прощальный танец и затем разойтись.
Побратимы сидели немного в стороне от остальных, и не мудрено: ведь оба они были уже люди степенные, а то была все больше молодежь. Они сидели над чашами с пальмовым вином, пенившимся и искрящимся, как шампанское, и Мудима рассказывал Симбе о своих виноградниках, то есть о тех горных долинах, на которых росли и красовались его маслины; из цвета их и добывался этот дивный напиток, известный под названием пальмового вина. Симба пил его особенно охотно; оно напоминало ему родное пиво, и ему казалось, что он снова пьет кружку за кружкой со старыми приятелями и друзьями, йенскими студентами. Ведь он сегодня выпил на брудершафт, к тому же он был почетным свадебным гостем! Как же ему было не веселиться и радоваться в этот день? И все это происходило на вершине громадной горы, высоко-высоко над землей, так высоко, что ему казалось, будто отсюда можно руками хватать звезды; так высоко, что здесь самому месяцу можно было прямо в лицо глядеть и разглядывать его забавную, смешную физиономию.
«Что ты там делаешь, месяц мой милый!» — запел было под этим впечатлением Симба и вдруг оборвал песню на полуслове. Перед ним точно выросла из-под земли чья-то темная фигура и выступила на середину светлого круга перед колеблющимся пламенем догоравшего костра. Симба тотчас же узнал любимца своего Инкази, но какой у него был странный вид! Как много говорили его глаза, в упор глядевшие на Симбу.
— Инкази, друг мой, что с тобой? — невольно воскликнул Симба, — не свадебное у тебя лицо! Уж не подступили ли Руга-Руга к воротам нашего тэмбе? Или Муриро штурмует тэмбе Лугери?
Инкази скрестил на груди руки и сказал:
— Симба, я вижу, ты весел, но знай, что здесь воркуют не одни голуби; здесь кричат и ночные совы; здесь хохочут и воют гиены. Помнишь ты данную клятву? Сегодня ты стал нашим братом; я доверяю тебе, как брату, и пришел теперь предупредить тебя!
