Александр Кулешов - Мир приключений. 1984 год
— А ты был там, Херардо?
— Сутки спустя после победы. Душа ликовала, но на все было печально глядеть. Разум заставлял сесть за машинку, а душа… душа страдала. Муза противилась, протестовала: лилась одна и та же кубинская кровь в угоду… в угоду тем, кто нас не понимает, кто нам противопоказан… своею алчностью, зазнайством, тупостью, торгашеством, невежеством, отсутствием души, любви к поэзии…
“Да, американцы нам не пара. Мы для них — люди иного сорта”, — подумал Рамиро.
— Послушай, вот Николас Гильен:
Эти пираты Антильского моря,дядюшки Сэма пиратский конвой.Так же, как в годы Дрейка и Моргана,черное знамя над их головой.Серые крейсеры их охраняют…На корабли их в порту сажают,чтобы пристать у чужой земли…Кожи, камедь, табак или сахар, —знай стреляй и смотри сверху вниз!Так же, как в годы Дрейка и Моргана,золото, золото — их девиз.
— Хорошо тому, кто понимает, что не оно главное в жизни! Я это узнал недавно. — Рамиро хрустнул пальцами. — И почувствовал себя другим человеком. В экономике я тогда ничего не понимал, но мальчишкой… готов был, Луис, убить любого из янки, когда видел, как они заговаривали и развлекались за деньги с нашими женщинами…
— Ну и убил хоть одного?
— Из игрушечного пистолета… Но если бы и представилась возможность, я бы не сумел это сделать. Однако учить ненавидеть американцев, их помыслы, их образ жизни не устану. Перо мое не затупить!
— А рубишь тростник до седьмого пота почему?
— Как тебе объяснить…
— Ведь не из-за страха. Или боишься? А может, чтобы быстрее попасть в Гавану? — Теперь уже лукаво улыбался Рамиро.
— Там, где страх, Луис, у меня давно мозоль выросла. Никому бы не стал признаваться. Тебя бы хотел иметь братом. Я один на свете… В человеке, Луис, есть нечто такое, что, когда это самое затронут, с тобой происходит перемена… и ты, ты уже делаешь все и трудишься не для себя — для других. Жаль только, что такое состояние быстро проходит.
Издали послышался голос Эстер Марии:
— Джентльмены, компаньеро, обед подан! Мы ждем. Идите!
Рамиро молча поднялся с земли. “Да, прежде всего надо уметь видеть! И во всем разбираться. Ложное не принимать за веру. Хитрецов и мерзавцев просвечивать насквозь и не давать им резвиться! Человек податлив, его так легко обмануть. Доверчив и прет туда, куда ему совсем не надо”, — думал он.
После обеда Рамиро просмотрел свежие экземпляры газет “Гранма” и “Хувентуд Ребельде”. Ему дали понять: необходимо их читать каждый день. Рамиро удивился самому себе, когда почувствовал, что втянулся, что стал следить за развитием отдельных событий в стране, в мире, быстро привык и уже ощущал потребность в ежедневном чтении.
Отложив газеты, он выбрал место поудобнее и растянулся на траве, пережидая, когда немного спадет полуденный зной. Лежа на спине, закинув руки за голову и слегка прикрыв глаза, он вспоминал мать и Марту… Сердце заныло: многое еще было неясным. И совсем не ясно, увидит ли он когда-либо Марту. Последние события, происшедшие в его жизни, необъяснимо сблизили Рамиро с ней. Расстались они перед его отъездом на Кубу как-то по-дурацки. Марта, своей женской интуицией предчувствуя разлуку, пообещала ждать его. А он… он ничего не ответил ей на это, за что сейчас ругал себя последними словами.
Когда другие рубщики потянулись каждый к своему участку, Рамиро с облегчением вздохнул и вскочил на ноги. На делянке дело спорилось. Девушки трудились не разгибаясь. Ближе к вечеру солнце уже клонилось к горизонту — за спинами работавших послышался громкий голос:
— Как сегодня у вас дела? Вчера вы вышли на первое место. Думаю, и сегодня будет то же.
Рамиро узнал голос Педро Родригеса, который вот уже три дня как навещал его под видом корреспондента из столичного журнала “Боэмия”.
— А пока, может, стоит отдышаться? — продолжал Родригес. — И вы, девочки, отдохните, а потом еще часок и… Норму-то сегодня уже перевыполнили. Посидите, а я тут побеседую с лучшим рубщиком района. Он и сегодня обошел своего приятеля-поэта.
Родригес увел Рамиро к ручью. Оба разулись и опустили ноги в прохладную воду. Ветвистое дерево гваябы, в ветвях которого уже созревали плоды, давало густую тень.
— На заводе все в порядке! Там ни у кого никаких подозрений. — Педро увидел ползущую в двух шагах гусеницу и стал швырять в нее камешки. — Все считают, что тебя отправили на сафру в порядке дисциплинарного взыскания. О настоящей причине никто не догадывается. Ревизия, которую мы специально провели, конечно, не выявила недостатков, а на днях- на общем собрании за тебя вступились рабочие. Мы на глазах у всех возвратили заводу инструмент, было признано, что хищение произошло до тебя. С этой стороны, как видишь, все в порядке. Письмо твое Фиделю — чересчур горячее. Но я тебя знаю, я поверил. Однако со стороны оно кое-кому показалось слишком эмоциональным и поэтому скороспелым, преждевременным. Слишком быстро…
— Не забывайте, — горячо перебил Рамиро, — я два года здесь! Все видел своими глазами. Внутренне за это время я…
— Так вот и понял Фидель! Но главное — выступления рабочих. Ни один не сказал о тебе плохо. А если бы они знали, с какой целью и как ты возвратился на Кубу…
— Ладно, это уже в прошлом! Их труд, их стремление видеть новую Кубу счастливой сделали свое. Сейчас, конечно, ты скажешь, что я могу говорить об этом сколько угодно, но, поверь, Педро, со мной происходило что-то внутри. Я не знаю, что стал бы делать, появись у меня связной с заданием.
— Словом, Фидель с вниманием отнесся к письму. И здесь тобой довольны…
— Да чего такого я тут сделал? — Рамиро знал, что он отличился, и ему доставляло удовольствие немного порисоваться.
— Ладно уж! — снисходительно бросил Родригес, отметив про себя: если его друг гордится содеянным, значит, сознает, что общественно полезный труд есть правильный метод воспитания. — Помалкивай! Ты потрудился на славу! Доказал, что все понимаешь правильно.
— Знаешь, Педро, вчера устал так, что сел под эту самую гваябу, прислонился к стволу… девушки закончили и ушли, а я как провалился… Приснилось, что лечу над горами, вместо рук — крылья. Так стремительно, но плавно… И слышу голос любимой, она ведь осталась в Майами. Я тебе еще об этом не рассказывал. Ясно так слышу ее голос! Проснулся — уже темно. Заря, должно быть, только угасла. Сердце стучит, а над головой сенсонтле поет. Надо было спешить. Могли забеспокоиться, что меня нет. Точно, думаю, спохватились.
— Да! Так оно и было. Хотели уже искать. Все могло случиться. Однако кто-то сказал, что видел тебя спящим у ручья.
