Евгений Коковин - Первая любовь
Спокойное море не менее красиво и могуче, чем штормовое. Тогда оно бархатисто-голубое или зеленоватое, с мириадами световых отблесков. И, глядя на него, порой кажется, что нет ничего в мире, кроме сливающихся в горизонте неба и моря.
Хорошо быть моряком и в то же время художником!
Счастливец Илько! У него много рисунков, где изображены море и корабли, скалистые берега и тихие бухты. Может быть, Илько будет учиться и потом напишет такую картину, которая прославит его. Я верил, что Илько станет знаменитым художником.
Скоро «Октябрь» придет в Архангельск, и мы снова будем в Соломбале. Я любил море и пароход «Октябрь», но почему-то всегда тосковал по Соломбале, по зеленым тихим улочкам, по речке, у берегов которой всегда теснились карбасы и лодки. Скоро я увижу маму, деда Максимыча и, может быть, встречу Олю.
Обычно, если пароход приходит в порт, моряков встречают на причале родные, знакомые, друзья. А теперь-то уж нас обязательно будут встречать. На «Октябре» находятся спасенные англичане. Павлик Жаворонков получил из редакции газеты радиограмму – просили сообщить подробности розысков и спасения английских моряков.
Если бы на пристань пришла Оля! Но это невозможно: ведь она не знает о приходе «Октября». Да и зачем она придет? Может быть, за все это время она даже не вспомнила обо мне.
Когда я оставался один, я часто вынимал из записной книжки фотокарточку. Оли и рассматривал ее, вспоминал разговор с ней, наше детство и последние встречи.
…К утру ветер усилился. Начинался шторм. Я вышел на вахту. Качка мешала работать – машину смазывать стало очень трудно.
На палубе что-то воет, шумит, грохочет. Кажется, что рушатся палубные надстройки, лопаются тросы, падают мачты. Внизу, в машинном отделении, когда не видишь, что творится вверху, становится жутко и хочется поскорее вырваться на палубу.
Мы благополучно отстояли и сдали вахту.
– Сегодня нас изрядно потреплет, – сказал старший машинист Павел Потапович. – Ты, кажется, еще не был в крепком шторме? Ну, ничего, держись, парень! Наш «Октябрь» выдержит, а от качки не умирают.
Едва я поднялся на палубу, как на меня налетела огромная волна, подняла и ударила о стенку. Я упал и тщетно пытался за что-нибудь ухватиться. Холодная громада воды потащила меня за собой. Я ощутил себя совершенно беспомощным и не мог даже крикнуть.
Вдруг я почувствовал, что кто-то держит меня. Вода схлынула, и я услышал ворчливый голос боцмана Родионова:
– Ходи, да смотри! Здесь не на бульваре… эдак и за бортом можно оказаться!
Боцман, уцепившись одной рукой за ванту, другой крепко держал меня за рукав.
У меня сильно болел затылок. Родионов помог мне добраться до кубрика. Пробираясь по кубрику, он ругал кочегаров за беспорядок в помещении.
– Думаете, шторм – так и уборку делать не нужно!
– Делали уборку, Иван Пантелеич, – оправдывался дежурный, – да только пользы никакой. Летит все…
Я разделся и лег, но уснуть не мог. Должно быть, я очень сильно ударился затылком о стенку. В голове гудело, и я с ужасом думал о том, что могло бы произойти со мной, не окажись поблизости боцмана.
Скорее бы попасть в Архангельск.
– Оля, – позвал я в полусне.
Дверь кубрика отворилась, и вошел старик с бородкой в белом халате, очень похожий на доктора, который лечил дедушку Максимыча.
– Кто ты? – сказал доктор. – Мальчишка, ученик, ветрогон, сын матроса. И не больше!
Обиженный, я хотел возразить доктору, но вдруг увидел, что на месте доктора уже стоит начальник морской школы и говорит:
– А она – дочь капитана, дочь героя, она закончит среднее и потом высшее образование, получит диплом врача или инженера.
Я хотел сказать начальнику школы, что тоже буду учиться, но и его вдруг не стало.
– Оля! – снова позвал я.
Илько приподнялся на койке и тихо спросил:
– Ты что-то сказал, Дима?
Но я уже не в силах был отозваться. Сон навалился на меня, глухой и тяжелый.
Проснулся я с той же страшной головной болью. Мне пора было опять идти на вахту. Спал я долго.
Что творилось в нашем кубрике! Ботинки, какие-то тряпки и осколки разбитой кружки валялись в углу у двери. То и дело вздрагивая, раскачивался на подвесном крюке ярко начищенный медный чайник. Световая полоска от иллюминатора прыгала на чайнике. Хотелось тишины, покоя, а вокруг трещало, свистело, грохотало.
Пришел кочегар Матвеев и сказал:
– Да, погодушка – девять баллов!
Стараясь не думать о головной боли, я вскочил, быстро оделся и отправился в машинное отделение, на вахту «Все на вахтах, все работают, – думал я. – Нельзя раскисать. Ведь я же комсомолец».
От этих мыслей сразу стало легче. И шторм в девять баллов уже не казался страшным.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
СИНИЙ ЧЕРЕП
Два дня я не видел Грисюка. Впрочем, и остальные наши немногочисленные пассажиры во время шторма не показывались на палубе. Только в Белом море, когда шторм наконец утих, пассажиры стали появляться наверху. Вышел и Николай Грисюк.
– Сегодня придем в Архангельск, – сказал я ему. – Пойдемте сразу к нам. Дедушка очень обрадуется. Вы ему все и расскажете.
– Придем к вечеру, поздно будет, – ответил Грисюк. – Ты мне адресок дай, я утречком завтра и загляну. А сегодня себя в порядок привести нужно. У меня тут поблизости знакомые были. Может, живы-здоровы…
Я написал на листочке бумаги наш соломбальский адрес и передал Грисюку:
– Только обязательно заходите!
– Обязательно зайду.
Северная Двина встретила нас полным штилем. Приближался вечер, но северному июльскому солнцу было еще далеко до заката.
«Октябрь» миновал Соломбалу и подошел к причалу Красной пристани. Пассажиры с вещами уже толпились на палубе, готовые поскорее покинуть пароход и оказаться в городе, в котором так давно не были. Но старший помощник капитана предупредил пассажиров, что прежде всего сойдут на землю англичане.
Николай Грисюк тоже вышел из каюты. Он успел переодеться и был теперь в чистой полотняной рубашке. Волосы он причесал.
Вся пристань была заполнена народом. Конечно, здесь были не только родные и знакомые, которые пришли встречать моряков. В городе вероятно, уже многие знали, что на «Октябре» прибывают спасенные английские моряки.
Швартовы закреплены, трап соединил борт «Октября» с причалом.
– Димка, – крикнул мне Костя, – смотри, папка пришел нас встречать.
Действительно, на причале стоял отец Кости.
Англичан встречали представители, должно быть, из Торгового порта.
Первым на берег сошел Алан Дрейк. Он подал руку одному лишь капитану Малыгину и сказал ему несколько слов по-английски. Остальных наших моряков стоявших на палубе, он будто и не заметил. Вслед за Дрейком выскочил стюард. Озираясь он поспешил за своим хозяином.
