Сборник - Приключения-78
— Помнишь наизусть, — усмехаясь, сказал он, — по литературе пятерка была?
— Была, — как эхо, грустно отозвалась Лотта.
Они помолчали. Лотта поднялась первой.
— Андрей... — глухо и строго произнесла она. — теперь слушай меня внимательно и не перебивай. Ты начнешь спуск через полчаса, как я уйду к перевалу. Будь осторожен — в горах могут бродить «эдельвейсы». Возьмешь мой «вальтер» и две обоймы. Если что... контейнер уничтожить любой ценой. В старой хижине, что на левом склоне хребта, ты ее видел, когда мы поднимались в группе к спасательной станции, тебя ждет человек. Его зовут Игнаци. У него для тебя одежда, австрийский паспорт на имя Питера Геншера, венского служащего, приехавшего в Филлах навестить брата. Он же скажет, где хранить контейнер. Ни в коем случае не держи его при себе. Американцы если не сегодня, то завтра будут в Филлахе. Первое время поживешь у моего человека. Он антифашист, потерявший всех близких в Маутхаузене. Проверок бояться не нужно. Документы настоящие. Как только представится возможность, выедешь в Вену. Микропленка останется в тайнике. Нельзя рисковать... Это приказ Центра.
— Ясно, — сказал Седой, — а все же... могли бы вместе...
— Нельзя, Андрей. Война для нас с тобой не кончится и после салютов Победы. Мы сделали одно дело из тысячи... Ты разведчик и все понимаешь. До свидания... Большой привет Сухову и генералу. Он захочет увидеть тебя еще раз. Низкий поклон Москве...
Голос ее дрогнул.
— И Малой Бронной...
Они обнялись.
Она спускалась с ледника по его следам и, когда достигла каменистой площадки, обернулась и крикнула:
— Я сама найду тебя в Москве... Слышишь?
— Слышу, — тихо сказал Седой.
Она шла по острому гребню, ведущему к перевалу. Ее силуэт долго вырисовывался на фоне синего неба. Потом он исчез.
Седой отвернулся, внимательно оглядел в бинокль склоны, вскинул ледоруб и сделал первый шаг с ледника.
Алексей ЕГОРОВ
Тайна полковника Уранова
I
Утром 11 ноября 1903 года судебный следователь первого участка Твери Успенский получил сообщение, которое заставило его отложить другие дела: «Имею честь уведомить Ваше высокоблагородие, что в 9 часов 30 минут сего числа найден труп убитого мужчины на огороде Буракова между рекой Тьмакой и валом близ мельницы Нечаева. Труп убитого охраняется городовыми до Вашего прибытия. Пристав 3-ей части Октаев»[1].
Через полчаса следователь в присутствии автора донесения и двух понятых находился около мертвого человека. Поодаль, шагах в двадцати, толпились любопытные. Люди всматривались в лицо убитого: не окажется ли знакомым? Городовой, осаживая самых настойчивых, гремел басом:
— Куда лезете? Это вам не балаган, господа!
Октаев, кряжистый пристав, несмотря на свою полноту, начал действовать споро и привычно. Он достал из кармана брюк портновский аршин, измерил им тело покойника.
— Два аршина и шесть вершков. — Октаев перевел взгляд на следователя. Тот, брезгливо поджав губы, крючковатым носом уткнулся в блокнот. Пристав диктовал:
— Возраст... Парню не больше двадцати... Телосложения крепкого... Питания умеренного. Одет в ватный пиджак, застегнутый доверху на все пуговицы. Обут в высокие литые сапоги. А вот и признаки насильственной смерти! Господин следователь, извольте взглянуть, и вы, понятые, смотрите: порезы, по-видимому от ножа, вот застывшая кровь...
В толпе раздалось: «Зарезан!»
Пристав, не обращая внимания на возглас, продолжал свое дело. Шагами стал измерять расстояние от трупа до дороги, ведущей на Грабиловку.
— Четырнадцать шагов, — объявил он и остановил взгляд на присыпанном снегом предмете рядом с убитым. Нагнулся, поднял: — Калоша! С левой ноги. Совсем новенькая! Глянец еще не стерся, и нарезки на подошве сохранились... И клеймо: «Товарищество американской резиновой мануфактуры».
Пристав присел на корточки, примерил калошу к сапогу убитого и, не скрывая радости, многозначительно произнес:
— Маловата! Не с той ноги!.. Таким ботфортам продукция американской мануфактуры и ни к чему...
— Приобщите к делу, — произнес молчавший до этого момента следователь.
— Разумеется, — пристав завернул калошу в газету, а потом стал извлекать из карманов брюк и пиджака покойника их содержимое — кусок сахара, складную щетку...
— Записка...
Следователь взял ее у пристава, развернул, пробежал глазами: «Я девчонка молодая и не знала, что обман, мальчишка разудалый раз завел меня в чулан...»
— Лирика, едва ли поможет следствию. Но в протокол занесем. Что еще в карманах? Деньги есть?
— Денег нет, — пристав вывернул все карманы.
В толпе снова послышалось:
— А к празднику дачку давали.
— Ограбили парня.
Следователь, считая осмотр завершенным, повернулся к приставу:
— Везите тело в анатомический театр губернской больницы.
В это время из толпы вышел человек, видимо последним прибывший сюда. Пропустив мимо ушей предупредительный окрик городового, он приблизился, внимательно всматриваясь в лежащего на земле.
Пристав сделал знак городовому «не мешай» и осторожно спросил:
— Что, знакомый?
— Да никак это брат мой, Паша, — пробормотал человек.
Представители власти удовлетворенно переглянулись. Пристав обратился к подошедшему:
— Вам, сударь, придется проследовать с нами. Кстати, кто вы?
— Я Волнухин. Мне в лавку надо, а вечером заступать на смену, я смазчиком работаю у Берга.
— Да вы, сударь, не беспокойтесь, мы вас долго не задержим. Прошу в мою карету.
Следователь сунул записи в карман, натянул на руки перчатки и перед тем, как сесть в экипаж, сказал приставу:
— Начинайте предварительное расследование. И пожалуйста, не мешкайте. Нам, как охотникам, по свежим следам идти сподручнее.
— Не беспокойтесь, господин следователь, сейчас же приступим к делу. — Октаев пожал протянутую руку Успенского.
В части пристав допрашивал Волнухина по всей форме. Занеся в протокол биографические данные первого свидетеля, Октаев спросил:
— Какие предположения вы имеете по поводу убийства?
Волнухин покачал головой:
— Не знаю. Паша жил от нас отдельно.
— Где именно?
— В доме мельника, на Козьмодемьяновской улице. С Василием Кондратьевым и Михаилом Швецовым.
Первым Октаев вызвал Швецова. Долговязый, узкогрудый семнадцатилетний парень с еле заметным пушком над верхней губой вошел в кабинет без всякой робости. Пристав внимательно оглядел его и без обиняков спросил:
