Дмитрий Быстролетов - Путешествие на край ночи
— Коммунисты не покупают площадей, они их берут и удерживают силой. — Незнакомка произнесла эти слова негромко, как бы про себя. Но парень понял их как сигнал к бою: он схватил меня за борт пальто. Кровь бросилась мне в голову. Я замахнулся… И услышал голос Гришки, быстро проговорившего по-английски за моей спиной:
— Опомнись! Сотрудник посольства, — и затеваешь скандал, да еще в таком месте и сегодня.
Что-то мелькнуло в лице девушки, очевидно знавшей английский язык. Она поднялась, взяла сумку и собралась уходить.
— Ладно, я еще доберусь до вас, — сказал я ей по-английски, взял Гришку под руку, и мы быстро скрылись в толпе.
— Что чудесная девушка?
— Это кто же?
— Неужели не ясно? Та, что сидела на грузовике! И ты не заметил? А еще профессиональный skirt hunter.
— То-то и оно, — равнодушно ответил он, — я знаю женщин лучше тебя, я опытнее и потому проще смотрю на вещи, без иллюзий. Выходя на охоту, не ищу ни слонов, ни колибри — поменьше экзотики! Люблю вкусненьких зайчиков и глупеньких куропаточек. Твоя девушка — опасный тип! Заметил глаза? У нее порочный взгляд.
— Порочный? Вздор!
— Нет, не вздор. У нее большие глаза редкой окраски, но не в этом их гипнотическая сила, а в выражении пустоты. Пойдем сегодня ночью по кабачкам — я покажу тебе такие же глаза…
— Ну, знаешь ли…
— Не оскорбляйся за нее… Причины могут быть и похуже, да-да, милый друг. На ней печать порока. Она обречена. А ты, поняв это, отойди подальше.
Меня это взбесило.
— Забавно, ты читаешь лекцию, как профессор, а между тем видел девушку три минуты.
— Почему ты думаешь?
— Боже! — закричал я. — Вы знакомы?
— Ну, ну, — он искоса взглянул на меня и покачал головой. — Знаю хорошо тебя и видел ее, и чувствую, что завязывается драма… Коллизия больших страстей. Шекспир, где ты?
— Не мели чепуху. Кто она?
— Последние дни эта девушка заходила к моему хозяину с его женой — насколько я понял, они вместе приехали недавно из-за границы… Познакомились где-то в Америке. Я тебе не рассказывал о мадам Гольдберг?
— О какой мадам Гольдберг?
— О жене моего хозяина. Нет?! — тут Гришка оживился, в глазах его заблестели бедовые огоньки. — Так слушай же скорее…
Но все это вывело меня из терпения. Моя изысканная незнакомка и какая-то вульгарная мадам Гольдберг, черт ее подери… Я сухо попросил Гришку выяснить фамилию девушки и ее адрес, и мы расстались.
— Болтун! — подумал я. — Иногда бывает интересно послушать вздор, но не сейчас. Надо действовать — и быстро!
Секретарем — атташе по делам печати в нашем посольстве был тогда молодой немец Вайскопф, доктор права, ученый-филолог и литератор. У него были обширные связи во всех кругах местного общества, дававшие возможность ответить на любой вопрос, который касался Чехословакии.
Меня очень задержали, и только часа через два я вбежал в отдел печати. День был праздничный, но персонал находился на местах — шла подготовка к вечернему дипломатическому приему.
— Доктор! Какой чудесный день! — я экспансивно потряс пухлую руку. — Солнце… Масса людей…
— Вы очень любезны, делая мне такое сообщение, — промямлил молодой ученый, поднимая бесцветное старообразное лицо, украшенное огромными очками в золотой оправе. — Что у вас за вид? Дорогой коллега, не влюблены ли вы?
— По уши… и еще больше! Скорее слушайте: час тому назад я встретил девушку… на площади Вацлава… Она раздавала с грузовика листовки… Второй такой в мире нет; взглянула и причаровала меня…
— Глазами? Издали кажется слепой, а?
— Вы знаете ее? Как хорошо! Только говорите скорее, не тяните. Где ее найти?
— Там, — бледный палец указал вверх.
— В весеннем небе?
— Ну, к чему же столько поэзии… в комнате номер восемь.
Я остолбенел.
— Она сейчас гость нашего руководства. Гм, гм… Деловое свидание, полагаю. Не советую мешать, если не хотите нарваться на…
Я уже бежал по лестнице на второй этаж.
Открываю дверь. Девушка небрежно сидит на диване. Полпред, эффектный старичок с белыми кудрями до плеч, держит перед ней коробку шоколада. На звук открываемой двери девушка обернулась и, конечно, сразу же узнала меня — легкая улыбка скользнула по ярко накрашенным губам.
Я сбежал вниз, в отдел печати.
— Как ее зовут?! Скорее!
— Мария-Милена-Иоланта.
Я бросился к дверям.
— Вы не дослушали! — закричал мне вдогонку пан доктор. — Ее фамилия…
Грудной голос, чуть хрипловатый и низкий, произнес из телефонной трубки трафаретную фразу:
— Kdo mluvi? Wer spricht? Ki besil?
И сердце дрогнуло от радости.
— Иоланта, — сказал я просто, не совсем даже понимая, что говорю, — мне нужно вас видеть… очень… пожалуйста.
— Ну, если так нужно, — по голосу я чувствовал, что она улыбается, — то, конечно… Что же, в десять часов вечера… сегодня… но где бы? На Всерабочем балу!
Я выбежал на улицу. Эх, что за радостный день! Куда бы пойти? Пора обедать… К черту, не до того… Нужно найти тихий уголок и остаться наедине со своей радостью, с бурно кипящим чувством чего-то хорошего и светлого. Неужели это и есть счастье? Мысли беспорядочно бежали вперед… хотелось прыгать… Нет, мне нужно сесть в парке на уединенную скамейку, закрыть глаза и мечтать… О чем? Хорошо бы взять весь мир за хвост, раскрутить и забросить под облака! Шальное, озорное веселье мешало сосредоточиться, и, пока я ловил безудержно скачущие обрывки мыслей, ноги уже успели доставить меня в любимый ресторан: тут только ощутил я волчий голод. Обед показался необычайно вкусным, прислуга — исключительно внимательной. Я выпил бутылку старого рейнского, закурил сигару. Странно, люди как будто улыбаются мне. Да, весна… Поговорив с хозяином и придя к заключению, что он очень умный и милый человек, я в радужном настроении направился в парк.
Это было время первой нежной зелени, прозрачные кружева которой тонко рисовались в бледно-голубом сияющем небе. Воздух был тепел и душист. Я пригрелся на солнышке, сидя на скамейке в дальней аллее. Закрыл глаза, слушая задорное чириканье птиц. Какой мир… Какое успокоение…
Изольда… Теперь вспоминаю ее без боли. Не потому, что успел забыть — разве может стереться воспоминание о первом и сильном чувстве? Оно останется навсегда со мной, как драгоценная память о бледной девушке с синими глазами, которая ненавидит меня лютой ненавистью. Сладкий яд тогда незаметно отравил мне сердце… Она была опасным недугом, эта чувственная и порочная страсть, безрадостная с самого начала… Все это было и прошло.
