Александр Кулешов - Голубые молнии
Пробегая мимо низкого склада, Ладейников услышал пронзительный визг. Вбежал. В углу, возле мешков и жестяных банок, толпа пленных настигла коменданта. Его прижали к мешкам, навалившись на руки и на ноги вдесятером, а один, весь перебинтованный, в лохмотьях, сжимал эсэсовцу горло. Он жал изо всех сил своими худыми, желтыми пальцами толстую, крепкую шею и ничего не мог поделать — сил не хватало. Из глубоко задавших горящих глаз пленного катились слезы бессильного гнева, тело, устрашающе худое, вздрагивало. Захлебываясь, он бормотал какие-то слова: «За... сволочь... за все... погоди... сейчас...»
Немец визжал и отбивался, в глазах его плескался животный страх.
Ладейников, не раздумывая, всадил пулю между этих глаз.
Заключенные молча, тяжело дыша поднимались, и только тот, забинтованный, в лохмотьях, зло посмотрел Ладейникову вслед, бормоча: «Зачем отнял?.. Наш он был... Мы его...» Он повернулся к трупу и попытался плюнуть, но слюны не было: рот пересох. И тогда, наклонившись, он замолотил бессильным и злым кулачком по черному расшитому мундиру.
Заключенных, их было человек пятьсот, освободили. Многие не могли идти, их вели или несли те, кто покрепче. Ковыляя, хромая, спотыкаясь и падая, оставляя на опавших листьях кровавый след, брели они за десантниками. Почти всех потом отправили в тыловые госпитали, но некоторые, кто мог, остались и сражались яростно, отчаянно, не жалея ни врагов, ни себя.
Многое было еще. Десанты. Бои. Разведки. Ранения, награды.
Закончил гвардии старший лейтенант Ладейников войну в январе 1945 года в Будапештской операции, командуя ротой. У Замоя.
Столь долго благоволившее к нему военное счастье на мгновение отвернулось: Ладейников был ранен в грудь и эвакуирован в тыл.
А 5-я гвардейская воздушнодесантная дивизия продолжала свой путь на запад.
Много воды утекло с тех нор.
Служил Ладейников в Средней Азии, на дальнем Востоке, в Прибалтике.
Служил командиром батальона, и командиром полка, и заместителем командира дивизии. Окончил академию, потом Академию Генерального штаба. В 1965 году был назначен командиром дивизии. Через два года стал генерал-майором.
Он знал, что теперь его прочат на новую должность — генерал-лейтенантскую.
Какой офицер не мечтает о следующей, пусть самой маленькой звездочке! Какой генерал-майор не стремится стать генерал-лейтенантом!
Ладейников не составлял исключения. И все же думал о новом назначении с грустью. Оно означало уход из воздушно-десантных войск.
Ладейников не представлял, как покинет войска, которым отдал тридцать лет жизни... В рядах которых, познав горечь утрат и счастье побед, прошел всю войну.
Не представлял...
Глава V
Для Крутова прежняя жизнь кончилась тогда, в том черном лесу. А может быть, жизнь вообще?
Не получилось ли так, что пронзенный пулями Ладейников. которого немцы посчитали умершим, выжил, остался человеком, Крутов же, не получивший ни одной царапины и медленно шедший в окружении конвоиров с поднятыми над головой руками, превратился в труп?
Труп, который продолжал ходить, есть, спать, пить водку, а порой и петь песни, но не жить.
Живет человек. А вот человеком-то Крутов как раз и по имел уже права больше называться.
В жизни все взаимно связано. Шестеренки судьбы плотно прилегают друг к другу, и движение первой, начальной, рано или поздно отразится на последней.
Применительно к людям ничто лучше не выражает эту истину, нежели простая поговорка: «Кто сказал «А», должен сказать «Б». Алфавит же, он ведь такой длинный...
В тот момент, когда Крутов решил, что главное — это спасти свою жизнь, неумолимая логика поступков вступила в действие.
Поднять на руки раненого товарища, который только что тащил его самого, оглушенного, на себе, и уходить от преследования противоречило главному — спасению своей жизни.
Один Крутов еще мог как-то спастись, вдвоем — нет. И он бросил Ладейникова.
Но когда снова засвистели пули, когда круг наступавших начал сужаться, стало ясно, что активное сопротивление неминуемо приведет к смерти. Если он будет отстреливаться, немцы не станут церемониться.
И он, сильный, хорошо тренированный, вооруженный автоматом, гранатами, пистолетом, занимавший отличную позицию и не только имевший возможность обменять свою жизнь на дюжину вражеских жизней, а и вообще, если повезет, сохранить ее, поднялся во весь рост, задрав руки вверх, и чужим, хриплым голосом закричал: «Сдаюсь!»
Его окружили, избили, повели. На Ладейникова не обратили внимания — полоснули на всякий случаи автоматной очередью и без того неподвижное тело и ушли.
Офицер, к которому привели Крутова, по-русски не говорил. Он задумался: в горячке боя стоило ли возиться с пленным, коль скоро разговора не получается? Хлопнуть его, и все.
Пленный мгновенно все сообразил, и общий язык нашелся: Крутов заговорил сам.
Это меняло дело. Советский офицер, прилично владевший немецким языком, мог пригодиться, и допрос начался. Столько сделав, чтобы спасти свою жизнь, продолжавшую висеть на волоске, Крутов готов был на все, чтобы этот волосок не оборвался.
Вдали грохотало. Пахло гарью. Красные отсветы выхватывали из темноты черный снег, черные трупы, черные скелеты деревьев. На фоне дальних пожарищ изломанные черные ветви казались руками мертвецов, протянувшимися за живыми...
Немецкий офицер с. окровавленным, почерневшим лицом, отрывисто и зло задававший вопросы, стуча по обгорелому пню своим тяжелым вальтером, олицетворял для Крутова в этот миг его судьбу.
Он торопливо, захлебываясь, размахивая руками, отвечал на вопросы; он говорил и говорил, растекаясь в ненужных подробностях и объяснениях. Главное, не замолкнуть, не остановиться, не дать почувствовать офицеру, что он уже все сказал, ничего больше не знает, а значит, и не нужен.
Не расчет, не мысли, не чувства руководили в тот момент Крутовым, а животный инстинкт самосохранения, заслонивший теперь все.
Пусть офицер стучит, пусть кричит, пусть бьет. Только пусть не нажимает на спуск запачканным, в земле длинным пальцем.
Только не это! Только сохранить жизнь! Любую. Жалкую, тяжелую, унизительную... Но сохранить.
И Крутов говорил и говорил. Он сообщал номера подразделений, имена командиров, задание десанта, его численность.
Сказавши «А», приходилось говорить «Б»...
Крутову повезло. Подъехал какой-то начальник, ему стали докладывать, ссылаясь на ответы пленного. Начальник довольно кивал головой. Даже улыбнулся.
Крутова отправили в тыл. Основательно допросили и угнали в лагерь для военнопленных.
