Георгий Брянцев - Тайные тропы
Антонина умолкла.
Теперь и Никита Родионович согласился, что история действительно из ряда вон выходящая.
— Не напрасно Костя волновался, — сказал он. — Будто чуяло его сердце, что с тобой что-то стряслось. А я его все успокаивал.
Никита Родионович и Антонина, увлеченные беседой, не слышали скрипа калитки и звука шагов. Они подняли головы лишь тогда, когда раздался шорох раздвигаемых чьей-то рукой густых зарослей клематиса. В образовавшемся отверстии показалась голова незнакомого человека с маленькой седоватой бородкой.
Негромко, как бы боясь нарушить беседу, он поздоровался и сообщил, что хотел бы видеть Ожогина Никиту Родионовича.
Антонина перевела глаза с незнакомца на Никиту Родионовича, а он поднялся из-за стола и произнес:
— Я к вашим услугам... Проходите сюда.
Антонина захватила журнал и ушла в комнату.
Вошел гость. Рослый, широкоплечий, в белом шелковом костюме, в тюбетейке. На вид ему было сорок пять — сорок шесть лет.
— Вы Никита Родионович Ожогин? — уточняя, спросил он еще раз.
— Да.
Гость протянул через стол руку. Никита Родионович пожал ее.
— Будем знакомы. Ибрагимов Ульмас, — представился незнакомец.
Держал себя он уверенно и даже развязно. Маленькая головка его странно и нелепо выглядела на крупном, грузном теле. На лице застыла обязательная и неприятная улыбочка. Маленькие глаза, подвижные и меняющиеся в цвете, смотрели приветливо, но приветливость эта была неискренней.
— Садитесь, — предложил Ожогин. Он теперь окончательно убедился, что перед ним стоял совершенно незнакомый человек. И как ни странно, нервозность, не покидавшая его с самой пятницы, именно сейчас сменилась полным спокойствием. Теперь его только интересовало, что же будет говорить этот человек, с чего он начнет, от кого он пожаловал.
— А другого места у вас нет? — спросил Ибрагимов и обвел глазами вокруг
— Можно пройти в сад, — предложил Никита Родионович.
Гость согласился.
Они молча прошли в сад и уселись на деревянную скамью, вкопанную в землю.
Ибрагимов достал пачку папирос, закурил и, пристально посмотрев на Ожогина, спросил:
— Вы прочли мое письмо?
Ожогин наклонил голову.
— И не догадываетесь, кто я?
— Признаться, нет.
— Я тот, кто нес вашу фотокарточку для Константина Ожогина. Мое прозвище Саткынбай... — Ибрагимов не отводил взгляда от лица Никиты Родионовича, стараясь подметить в нем перемену.
Никита Родионович спокойно выдержал взгляд.
— Я не знал, кто понесет мою карточку через линию фронта, — заметил он, — но карточка в руки брата не попала.
— Да, правильно. Я ее не доставил адресату. Под Калугой у меня в вагоне ее вытащили вместе с бумажником. Без нее я не решался писать вашему брату. Возможно, что это и к лучшему.
Никита Родионович неопределенно пожал плечами.
Помолчали.
Ожогин умышленно не проявлял любопытства.
— Ну вот, — начал Саткынбай неуверенно после долгой паузы, — оказывается, мы и понадобились. Вспомнил о нас господин Юргенс.
Никита Родионович не сдержался и невольно усмехнулся
— Кто-кто, а уж Юргенс никак не мог о нас вспомнить, — сказал он.
Саткынбай удивленно уставился на него. Маленькие глазки его округлились.
— Почему вы так уверены?
— Как мне известно, покойники ничего не могут вспоминать, а господин Юргенс уже два о лишним года лежит на кладбище.
Глаза Саткынбая округлились еще более. Морщинистый лоб его сдвинулся в гармошку. Он, не мигая, смотрел в глаза Ожогина, не зная, как принять его слова, — всерьез или в шутку. Сообщение Ожогина не укладывалось в его голове.
— Не понимаю... — выдавил он из себя. — О ком вы говорите?
Никиту Родионовича разбирал смех. Очевидно, о смерти своего шефа Саткынбай не знает.
— Я и вы говорим о Юргенсе, — пояснил Ожогин, — о бывшем Юргенсе, который незадолго до окончания войны пустил себе пулю в рот. Я присутствовал на его похоронах и собственными глазами видел его могилу.
— Ничего не понимаю... — беспомощно сознался Саткынбай. — Тогда кому же мы понадобились?
— Об этом я хотел спросить вас. Письмо вы писали?
— Я.
— Кто вам назвал пароли?
— Есть такой человек, я действую по его заданию. Вы его узнаете...
— Тогда, что же вам непонятно? Что Юргенс умер, а работа продолжается?
Саткынбай почувствовал, что имеет дело с человеком более осведомленным, нежели он сам. Вынув платок, он вытер влажное лицо, лоб.
— Меня тоже совсем недавно известили о том, что надо действовать, — проговорил он. — Я уже перестал думать... Решил так: раз Германии конец, значит, и всему конец. А вышло по-другому.
Никита Родионович изучал лицо Саткынбая и убеждался все более, что оно проще, грубее, чем ему показалось сначала.
— И что вам поручено мне сказать? — спросил Никита Родионович.
— Готовы ли вы выполнять свои обязательства, — вот что...
— И все?
— И договориться о следующей встрече.
— Понятно. Вы сказали в начале беседы, что есть человек...
— Да, есть, — подтвердил Саткынбай. — Он стоит над нами... От него и идет команда. Он сказал, что будет встречаться с вами.
— Кто он такой?
— Этого я вам сказать пока не могу. Сами узнаете.
— Если нельзя — не надо, — заметил Ожогин.
Саткынбай зажег потухшую папиросу, молча докурил, потом заговорил вновь, но теперь тихо, будто опасался, что кто-нибудь услышит.
В среду около консерватории в семь часов вечера Ожогина будет ожидать легковая автомашина. Он может без стеснения садиться в нее. Шофер довезет, куда следует. Ему только надо сказать слово «карагач».
Саткынбай назвал номер автомашины и распрощался.
Саткынбай минул переулок, вышел на главную улицу, постоял на тротуаре, раздумывая, подождать трамвая или нет, и решил итти пешком.
Он был еще под впечатлением встречи и беседы с Ожогиным. Самое главное — его занимало сообщение о самоубийстве Юргенса. Саткынбай считал, что его нашли и заставили работать именно по поручению Юргенса. Он даже создал для себя в своем воображении примерную картину: Юргенс сидит в Западной Германии, в американской зоне, и помнит о нем — Ибрагимове Ульмасе. Да и как не помнить! Ведь Саткынбай оказал немало услуг гитлеровской разведке. Он сотрудничал с ней с девятьсот тридцать четвертого года, после того, как его вывез из Турции немецкий капитан Циглер. Турецкая разведка не без колебаний отпустила Саткынбая в Германию, но ехать надо было. Гитлеровский режим креп, фашисты уже вынашивали планы похода на восток, а специалисты по мусульманским делам, такие, как он, им были нужны. У гитлеровцев Саткынбаю жилось не плохо. Единственное, что его беспокоило, это — будущее. Юргенс не раз напоминал, что придется «работать» в СССР.
