Ольга Репьева - Необыкновенные приключения юных кубанцев
— Маленький я, что ли, что ты мне разжёвываешь! Сделаю всё как надо, воще, — заверил тот.
Словом, все было продумано тщательнейшим образом, учтена каждая мелочь — как и всегда, когда ребята решались на рискованное дело. Не станем утомлять подробным описанием проведения операции, названной в этот раз «Новогодний подарок фрицам»; она удалась.
В амбаре — он оказался загруженным лишь наполовину — Миша обнаружил совершенно безопасное в отношении детонации имущество: бухты колючей проволоки, верёвки, какое-то обмундирование, несколько винтовок и патроны к ним. Один из ящиков, уже вскрытый, был полон свечками наподобие той, которой снабдил его Рудик. Почти все они, а также с сотню патронов перекочевали в мешок и были спущены вниз Ваньку.
На следующий день, во второй его половине, очкастый в сопровождении полицая стали подниматься по ступенькам амбара. С дрожью и волнением наблюдали за ними Федя с Рудиком; Клава с Ириной, тоже посвященные в то, что должно произойти, смотреть отказались. Вот гитлеровец уже отпирает замок… тянет на себя дверь… И в тот же миг глухой взрыв валит обоих навзничь. Ещё через минуту их накрывает обвалившимся амбаром. Прибежавшие вскоре полицаи достали из-под обломков тяжелораненного фашиста и отделавшегося небольшими травмами своего коллегу. Позже прошёл слух, что он был расстрелян немцами.
О причинах случившегося говорили разное, но на ребят, как и вообще на хуторян, подозрение не пало. Имущество было переправлено во второй амбар, а обломки этого растащили потом соседи. В числе прочих запасся дровами и Рудик. Для Иринки.
П о с л е долгого ненастья наконец подморозило. Миша с Борисом пришли к Ваньку пораньше и застали его «играющим со своими гирями». Зная, что он почему-то не любит заниматься при посторонних (как правило, сразу же прекращает упражнения), они не стали ему мешать и наблюдали со стороны. Ждать пришлось недолго. Последнее упражнение сос-тояло в подбрасывании двухпудовой гири попеременно то правой, то левой руками выше головы. На уровне груди он снова ловил её и, пропустив между ног, делал новый взмах и бросок кверху. Закончив физзарядку, упрятал гири под деревянное корыто и направился к ведру с водой. Заметил посетителей.
— Привет! — удивился. — Давно мёрзнете?
— Не очень. Мы к тебе, воще, по делу…
— А я решил малость жирок сбросить, а то рубаха становится тесновата, — словно бы в оправдание пояснил он. — Борь, слей-ка мне на спину.
— Не простудишься? — попробовав пальцем воду, высказал опасение тот. — Холодная, а ты распаренный.
— Ничего, лей. Смелее! Уф, хорошо…
Ополоснувшись, стал энергично растираться шершавым вафельным полотенцем.
— Так что у вас за дело?
— Да всё то же: насчёт петель.
— Остаются считанные дни до Нового года, — напомнил Борис, — Такой праздник, а мы без мяса.
— Хочем поснимать петли у ивановцев, десятка хотя бы два, воще. А ты нас подстрахуешь. Пойдём?
— Сёдни, братцы, никак не смогу. Вчера Вера просила — не из чего стало каши сварить. Да и крёстная оклунок принесла, обещал к обеду смолоть… Давайте перенесем это дело на завтра! И хорошо, что вы пришли: мама с Томкой ушли вчера к ним, а мне нужен помощник. Пройдемте в хату.
В плите потрескивали дрова. Борис присел перед дверцей, стал греть озябшие пальцы. Ванько настраивал мельницу, а Миша отсыпал в ведро кукурузы из оклунка, приготовился подсыпать в воронку.
— Может, мы успеем и смолоть, и за петлями смотаться, — сказал он. — Завтра б установили, а послезавтра уже что-то и попалось бы.
— Мне, вобще-то, не нравится, что вы хотите вроде как уворовать, — возразил Ванько. — Я предлагаю поступить по-другому. Выйдем завтра пораньше, встретимся с вашими обидчиками и поговорим с ними по-хорошему. Они одолжат нам петель и вернут зайцев. Если, конешно, окажутся с добычей.
— Как же! Держи карман шире… Они знаешь, какие наглые, воще. Особенно рыжий. У него приговорка: «Скы-ы, Сирёга?»
— Без драки не отдадут, вот увидишь, — дополнил Борис. — Ходят с железным ципом, могут в ход пустить.
— Ну, это, Мишок, не страшно! — успокоил мальца.
— А вдруг у них имеется ещё и пистолет?
— Навряд ли они успеют им воспользоваться.
— А если их в этот раз будет не двое, а, допустим, четверо, — предположил Борис. — Я предлагаю тоже прихватить пистолет.
— Крепко они вас запугали, — усмехнулся старшой. — До войны дело не дойдёт, но так и быть, прихвати, Мишок, свой любимый ТТ. Но стрельнёшь, если понадобится, в землю. Для острастки.
— Дурак я, что ли, целиться в человека!
Мельницу настроили, и дело загудело. Только успевай подсыпать в воронку! Борису делать было нечего, и он засобирался уходить.
— Ты никак с Верой поругался? — остановил его мельник, перестав вертеть жёрнов.
— И не ругался, и не мирился… — ответил тот неохотно. — А чё?
— Она просила тебя зайти по какому-то важному для неё делу.
С того дня, как они вчетвером ночевали у тёти Мотри на печи, Борис затаил на неё обиду. Да и как не обидеться? У других подружки как подружки: Клава на Федю готова богу молиться; Тамара за Ваньком — и в огонь и в воду. Или взять Рудика: Иринка не посмотрела, что он блудник, вцепилась двумя руками. А Вера? Прекрасно знает, как он её уважает. Да что там уважает — любит. А обращается, как с врагом народа. Одёргивает, оскорбляет, пальцем не дотронься… Ни за что ни про что так съездила по губам, что и на другой день стыдно было перед ребятами. Много о себе вображает. Или мозги ещё зелёные. Нехай сперва подрастет да ума наберётся, а тогда посмотрим…
И Борис переменил к ней отношение, по крайней мере внешне. Старался меньше попадаться на глаза. Ноль внимания, фунт презрения. Что посеяла, то и пожни…
Вера перемену, конечно же, заметила, и это её встревожило. Догадывалась и о причине. За выходку на печи готова была извиниться, но всё как-то не получалось. Ругала себя за идиотский характер. В душе дала слово никогда больше не обижать его ни словесно, ни поступками. Хотела объясниться, но он избегает оставаться один на один. Всегда любил поговорить, а теперь кроме «здравствуй», «вот вам заец до каши» да «до свидания» — ничего другого от него не услышишь. Уже неделю вообще не виделись. И она попросила Ванька передать, что у неё важное дело, пусть как-нибудь зайдёт.
Борис застал её развешивающей на верёвку бельё.
— Звала? — спросил, не поздоровавшись.
— Ты ж сам не заходишь…
— А нечего мне у тебя делать.
— Раньше было, а теперь нечего…
Она закончила вешать. Руки, побабевшие от долгого бултыхания в воде, на холоде порозовели. Стараясь согреть пальцы дыханием, прислонилась к стогу из подсолнуховых торчей, с осени ещё заготовленных ребятами с его активным участием. Молча смотрела Борису в глаза. Во взгляде было что-то новое — некая печаль и нежность одновременно.
