Уилбур Смит - Птица не упадет
Ребенок спал лицом вниз на обезьяньем кароссе, уставший от солнца, моря и игры, его животик раздулся от сытости.
Буря работала у мольберта под окном, прищурив глаза и наклонив голову.
— Ты мой любимый натурщик, — сказала она.
— Это потому, что я такой дешевый.
Она легко рассмеялась.
— Я могла бы разбогатеть на том, чем плачу тебе, — заметила она.
— А ты знаешь, как называют женщин, которые делают это за деньги? — лениво спросил Марк и замолчал, любуясь тем, как она работает. Молчали они почти час, молчали, но духовно были близки как никогда.
Наконец Марк заговорил:
— Я понимаю, что ты имела в виду, когда сказала, что видишь сейчас яснее. Вот это, — он показал на большой холст у стены, — вероятно, лучшая твоя картина.
— Не хочется продавать; человек, который ее купил, придет завтра.
— Ты продаешь картины? — удивился он.
— А как по-твоему, на что мы с Джоном живем?
— Не знаю. — Он об этом не подумал. — Я думал, твой муж…
Ее лицо помрачнело.
— Мне от него ничего не нужно. — И она вскинула голову, прядь волос дернулась, как хвост разгневанной львицы. — Ни от него, ни от моих любимых подруг — от всех этих верных друзей, которые теперь, когда я разведена, сторонятся меня. Я многому научилась после расставания с тобой и особенно много узнала об этих людях.
— Но они богаты, — заметил Марк. — Ты сама однажды объяснила мне, как это важно.
Она перестала сердиться, чуть поникла, опустив кисть.
— О Марк, не будь жесток со мной. Я этого не выдержу.
Он почувствовал, как что-то в его груди рвется, быстро встал, подошел к ней, поднял на руки и отнес в маленькую, прохладную, темную спальню.
Удивительно, но их занятия любовью никогда не бывали одинаковы, всегда обнаруживались новые удивительные чудеса, новые желания, вновь открытые маленькие радости, которые возбуждали обоих безотносительно к своему истинному значению.
Повторение не утомляло и не притупляло их аппетит друг к другу, и, даже когда этот аппетит был полностью утолен, бездонный колодец их желаний тут же наполнялся вновь.
Все начиналось опять с ленивого соприкосновения пальцев, когда они лежали рядом, как спящие щенята, и любовный пот остывал на их телах, покрывая пупырышками кожу вокруг ее сосков.
Палец легко коснется щеки, прошуршит по наждаку его бороды, потом невесомо погладит его губы, заставляя повернуть голову для еще одного нежного поцелуя, а дальше простое соприкосновение губ, смешение дыхания, в ее вздохах — особый аромат ее страсти, грибной возбуждающий запах, словно от свежих трюфелей…
Она заметила новое зарождение интереса и с легким смешком, чувственным, грудным, отстранилась, потом провела ногтем по его позвоночнику, так что маленькие огненные искры пронеслись по его нервам и спина изогнулась.
— Я растерзаю тебя, потому что ты это заслужил, грубый старый кот.
Она зарычала и согнула пальцы, как когти, легко царапнула ногтями его плечо, потом живот до самого низа; ногти оставили на коже красные линии.
Она смотрела на эти линии, раскрыв губы и проводя розовым языком по маленьким белым зубам. Соски ее поднялись, набухли, как молодые почки, готовые распуститься. Она заметила, куда он смотрит, закинула руку за голову, мягко привлекла его к себе, расправив плечи, так что тяжелые круглые груди предлагались, как жертва.
* * *В лужах, оставленных приливом, Марк поймал несколько крупных крабов, пахнущих водорослями и йодом; крабы шевелили хвостами, дергали лапами и раскрывали пасти, окруженные многочисленными жвалами.
Марк поднялся из заводи; с него потоком лилась вода. Он передал крабов Буре, которая возбужденно вскрикивала, стоя на краю водоема, и она осторожно взяла их через соломенную шляпу, как через перчатки, спасаясь от колючих панцирей и шевелящихся ног.
Марк разгреб песок и развел костер. Буря тем временем держала Джона на руках и кормила, скромно расстегнув блузку и помогая Марку советами и скабрезными замечаниями.
Марк забросал угли водорослями, положил сверху крабов и покрыл вторым слоем водорослей, а на него насыпал последний слой, песка; они ждали, пока крабы испекутся и Джон наестся, а между тем пили вино и смотрели, как заходящее солнце заставляет облака над морем сверкать, как бриллианты.
— Боже, какой плохой художник природа! Если б я нарисовала такое, мне бы сказали, что у меня нет чувства света и я могу работать только в шоколадной компании, раскрашивать коробки.
Потом Буря уложила Джона спать в корзине для яблок, служившей переносной колыбелью, и они стали есть крабов, вытягивая длинные куски сочного белого мяса из покрытых панцирем ног и запивая терпким капским вином. В темноте звезды казались алмазной крошкой, а море катило к берегу длинные фосфоресцирующие гряды волн.
— Как романтично! — Буря сидела, обхватив руками колени. Она повернула голову и озорно улыбнулась. — Если хочешь, можешь счесть это намеком. — Когда они лежали рядом на расстеленной ткани, она сказала:
— Знаешь, что делают некоторые?
— Нет. А что они делают?
Марка в данный момент больше интересовало то, что делал он, чем действия каких-то безымянных людей.
— Не скажу.
— Почему?
— Это неприлично.
— Хорошо, тогда шепни на ушко.
И она шепнула, но при этом так хихикала, что он усомнился, верно ли расслышал.
Она повторила. Да, он расслышал правильно. Он был так поражен, что покраснел в темноте.
— Ужасно, — хрипло сказал он. — Ты никогда такого не сделаешь.
Но первый шок прошел, и идея его заинтересовала.
— Конечно, нет, — прошептала она. Помолчала и добавила: — Если ты не захочешь.
Снова наступило долгое молчание: Буря проводила исследование.
— Насколько я могу судить, а сейчас уже могу, ты хочешь, — прямо сказала она.
Много времени спустя они, обнаженные, доплыли в темноте до первой линии бурунов. Море было теплым, как парное молоко, и они целовались в воде солеными губами.
На берегу Марк развел костер. Сидя у огня, прижимаясь друг к другу в желтом свете пламени, они допили вино.
— Марк, — сказала она наконец, и в ее голосе звучала печаль, которой не было раньше. — Ты провел с нами два дня, и это на два дня больше, чем следует. Я хочу, чтобы завтра ты ушел. Рано, до того, как мы с Джоном проснемся, чтобы я не видела тебя.
Слова хлестнули Марка, как кнутом, он даже дернулся от боли. И пораженно повернулся к ней в свете костра.
— Что ты говоришь? Вы с Джоном мои. Мы втроем всегда будем принадлежать друг другу.
— Ты ведь ни слова не понял из того, что я сказала? — негромко спросила она. — Ты не слышал, как я сказала, что должна вновь обрести гордость, вернуть себе достоинство?
