Даниэль Дефо - Робинзон Крузо. Дальнейшие приключения Робинзона Крузо (сборник)
Одежда этого дона пристала бы разве шуту или скомороху. Это был балахон из грязного пестрого ситца, сшитый совершенно на шутовской образец: с висячими рукавами, с разрезами и прорехами со всех сторон; а сверху был надет тафтяной камзол, засаленный, как у мясника, и свидетельствовавший о том, что его честь отличается чрезвычайною неопрятностью. Лошадь у него была жалкая, тощая, голодная, хромая; в Англии за нее не дали бы больше 30–40 шиллингов. За ним шли пешком два раба, подгонявшие бедное животное; у самого всадника был кнут в руке, и он хлестал лошадь по голове так же усердно, как его рукава хлестали ее по хвосту. Всего за ним бежало около десяти или двенадцати слуг; и нам сказали, что он едет из города к себе в имение, находящееся от нас всего в полумиле. Мы двигались не спеша, все время наблюдая перед собой эту комическую фигуру. Когда же после привала в одной деревне, продолжавшегося с час, мы проезжали мимо имения великого человека, то увидели его уже у дверей его дома, за трапезой. Перед домом было нечто вроде садика, но это не мешало видеть хозяина, и нам дали понять, что чем дольше мы будем смотреть на него, тем это будет ему приятнее.
Он сидел под деревом, представлявшим собою род пальмы. Это дерево достаточно защищало его голову от солнечных лучей, однако под ним помещался еще большой зонтик, что придавало этому местечку уютность. Наш помещик, толстый, грузный мужчина, сидел, развалясь, в большом кресле с подлокотниками; две рабыни приносили и уносили кушанья; другие две оказывали ему услуги, которые едва ли бы согласился принять кто-либо в Европе, а именно: одна кормила своего господина с ложечки, другая снимала крошки и кусочки, которые господин ронял на свою бороду и жилет; – это большое жирное животное считало унизительным для себя делать то, что даже короли и монархи предпочитают делать сами, чтобы не позволить прикасаться к себе грубым пальцам своих слуг.
Я смотрел и думал о том, каким мучениям подвергает людей чванство и как несносно должно быть такое извращенное высокомерие для обыкновенного смертного. Постояв так немного и оставив беднягу в приятном убеждении, что люди останавливаются, чтобы полюбоваться его пышностью, тогда как на самом деле мы жалели и презирали его, мы пошли дальше и продолжали свое путешествие в Пекин.
Что касается нашего мандарина, с которым мы ехали, то ему воздавались царские почести; в пути он был окружен такой помпой, что мы едва могли видеть его издали. Все же я заметил, что свита его ехала на жалких клячах, которые не годились бы, вероятно, даже для английской почты. Впрочем, лошади эти так были закутаны упряжью, сбруей, попонами, что мы с трудом могли различить, тощие они или нет, так как видели только их голову да ноги.
Путешествие, в общем, было очень приятное, и я остался очень доволен им. Только одно досадное приключение случилось со мной. Переходя вброд одну речонку, моя лошадь упала и сбросила меня в воду. Речка была неглубокая, но я искупался с головы до ног. Я упоминаю об этом случае, потому что моя записная книга, куда я заносил собственные имена, которые хотел запомнить, оказалась до такой степени попорченной, что, к большому сожалению, мне не удалось разобрать своих записей и я не могу восстановить точное название некоторых мест, где я побывал во время этого путешествия.
Наконец мы прибыли в Пекин. Со мною не было никого, кроме молодого человека, оставленного мне моим племянником в качестве слуги и оказавшегося весьма надежным и ловким; у моего компаньона тоже был только один слуга, приходившийся ему немного сродни. Да еще мы взяли с собою португальца-лоцмана, которому очень хотелось увидеть китайский двор, и заплатили за него все издержки по путешествию ради удовольствия пользоваться его обществом и также потому, что он мог служить нам переводчиком – он понимал китайский язык, знал по-французски и немного по-английски. Вообще, этот старик оказывался нам всюду, где бы мы ни были, чрезвычайно полезным. Не пробыли мы и недели в Пекине, как он пришел к нам и, смеясь, рассказал, что в город прибыл караван московских и польских купцов и что через четыре или пять недель они собираются вернуться домой, в Московию, сухим путем.
Признаю, что я был очень удивлен этой хорошей новостью и какое-то время не мог найти сил, даже чтобы с ним говорить; но наконец обратился к нему.
«Как вы об этом узнали, – спросил я, – уверены ли вы в том, что это правда?» – «Да, – ответил он, – этим утром я встретил на улице своего старого знакомого, армянина, который входит в их число. Он прибыл из Астрахани и собирался идти в Тонкин, где я прежде знавал его, но изменил свое решение и теперь решил идти с караваном в Москву и вниз по Волге к Астрахани».
«Сеньор, – говорю я, – не тревожьтесь о том, что вас покинут и придется возвращаться одному; если это – путь моего возвращения в Англию, вы совершите ошибку, если вернетесь в Макао вообще».
Затем мы вместе обсудили, что будем делать; и я спросил своего партнера, что он думает по поводу новости лоцмана и совместимо ли это с его делами. Он сказал мне, что будет делать то же, что и я. Он уже урегулировал свои дела в Бенгалии и оставил их в очень хорошем состоянии, поскольку мы совершили хорошее путешествие, и если бы он вложил прибыль в китайские шелка и шелк-сырец, то был бы доволен поездкой в Англию и затем мог бы поехать обратно в Бенгалию.
Лоцман считал, что мы воспользуемся этим случаем и уедем, оставив его одного в Пекине. Мы посоветовались со своим компаньоном, подумали и сказали португальцу, что если он поедет с нами, мы повезем его на свой счет не только в Московию, но и в Англию, если ему будет угодно, ибо мы чувствовали себя в большом долгу у него. Он пришел в восторг от этого предложения и объявил, что готов ехать с нами хоть на край света.
Выехали мы из Пекина не через пять недель, как рассчитывали, а через четыре с лишним месяца, в начале февраля по европейскому стилю.
Мой компаньон и старик лоцман съездили тем временем в порт, где мы высадились, чтобы забрать оставленные там товары. Я же побывал в Нанкине с одним знакомым китайским купцом и купил девяносто кусков тонкой камчатной материи, двести кусков шелковой материи разных сортов, частью вышитых золотом, и все это я привез в Пекин, где стал ожидать возвращения своего компаньона. Кроме того, мы накупили очень много шелка-сырца и некоторых других товаров; ценность нашего груза только в этих товарах достигала трех тысяч пятисот фунтов стерлингов; эти товары, да еще чай, тонкие сукна и пряности мы погрузили на восемнадцать верблюдов; кроме них у нас были еще верховые верблюды и несколько лошадей; всего двадцать шесть животных.
