Василий Ардаматский - "Сатурн" почти не виден
Выбравшись из штольни в овраг, Кравцов очутился под звездным небом, среди спокойной и доброй тишины ночи. На исходе зимы бывают такие, уже совсем не зимние ночи. Кравцов присел на бревно. Он смотрел в черное небо, ища в нем единственное известное ему созвездие — ковш Большой Медведицы… Ему просто не хотелось возвращаться к своей нереальной жизни, полной, однако, вполне реальных и ежедневных опасностей. И неизвестно, сколько бы он так просидел, если бы у выхода из штольни не появился Коля, который сердитым шепотом сказал:
— Товарищ Кравцов, разве не знаете? Оставаться у входа нельзя.
— До свидания, Коля… — Кравцов вскочил и быстро зашагал вниз, наискосок овражьего ската.
Часть четвертая
«Сатурн» почти не виден
Глава 48
«Весна без надежд» — так спустя два года на Нюрнбергском процессе фельдмаршал Кейтель назовет весну сорок четвертого года. Но сейчас, когда эта весна еще только шла по земле, гитлеровская пропаганда продолжала уверять немцев, что все в порядке и события разворачиваются согласно замыслам Адольфа Гитлера. Немецкая армия продолжала драться упорно, и это было главным и единственным аргументом в пропаганде лжи и обмана. Рабочему говорили: «Работай без счета времени, будь достоин солдата. Германия победит». Под предлогом помощи солдату в стране непрерывно проводились реквизиции, именовавшиеся то зимней помощью солдату, то летним содействием фронту. В марте сорок четвертого года по радио транслировалась речь министра пропаганды Геббельса, которая затем была опубликована в газетах под заголовком «Уверенность и еще раз уверенность». В зале, где Геббельс произносил эту речь, сидели отпетые головорезы эсэсовских банд. Они чуть ли не после каждой фразы Геббельса устраивали овации, похожие на рев раненых слонов. В газетах речь пестрела ремарками «овация», «бурная овация», «громоподобная овация», «грандиозный восторг и воодушевление», возгласы «Хайль Гитлер!» и тому подобным. Геббельс, конечно, достаточно хорошо был осведомлен о действительном положении вещей, и тем страшнее была ложь, которой была насыщена каждая фраза его выступления. Прошло три года войны. Миллионы немецких солдат были уже в могилах, а сотни тысяч городских жителей — под развалинами разбомбленных домов. Захваченные территории были потеряны, и в этом смысле Германия находилась у разбитого корыта. Ее людские и технические резервы были предельно истощены. В генералитете бурно назревала открытая оппозиция Гитлеру. Словом, наступила весна без всяких надежд, а Геббельс говорил об измотанных немецкими солдатами русских силах, о слепом неведении советского командования, не знающего, что его ждет в самое ближайшее время. Нервничая, он сообщал «по секрету», что Гитлер уже подписал исторический приказ, а доблестные солдаты Германии полны энтузиазма достойно реализовать гениальные предначертания своего фюрера. Объявляя о том, что Гитлер удостоил высокой награды создателей секретного оружия победы, Геббельс заверял, что это оружие уже в руках армии и не за горами день, когда оно обрушится беспощадным возмездием на головы врагов. Он уверял, будто бы союзники Кремля, англосаксы, уже поняли, в какую скандальную и катастрофическую ситуацию они влипли, и мечтают только об одном — как бы поскорее выпрыгнуть из этого идущего под откос поезда. Они уже три года обещают русским завтра открыть второй фронт. «Где он, этот второй фронт? Покажите мне его, пожалуйста!» — злорадствовал Геббельс под гогот эсэсовцев. «Германия и ее боевые союзники, фюрер и его армия берут войну, победу и судьбы мира в свои руки. Уверенность фюрера в конечном успехе великой битвы должна стать уверенностью каждого немца! Уверенность и еще раз уверенность!» — закончил Геббельс под бешеный рев эсэсовцев.
Эту речь Геббельса полковник Зомбах слушал по радио вместе с Канарисом в его кабинете. Руководитель «Сатурна» вчера прилетел в Берлин по срочному вызову шефа, но только сегодня смог попасть к нему, и получилось, будто Канарис вызвал его специально для того, чтобы вместе с ним послушать министра пропаганды. Зомбаха пригласили в кабинет в момент, когда в радиоприемнике гремела овация в честь появившегося на трибуне Геббельса. Канарис кивнул Зомбаху и показал на кресло, а потом на ревущий приемник. Они больше часа слушали речь. Когда запели гимн, Канарис выключил радио и повернулся к Зомбаху.
— Ну что скажете, полковник?
Зомбах опустил плечи и, выпрямляясь, сделал глубокий вздох, точно давал понять: ладно, с речью покончено, давайте говорить о деле.
— Уверенность, Зомбах, и еще раз уверенность — вот чего не хватает нам с вами, — сказал Канарис и, глядя на приемник, добавил: — Уверенности доктора Геббельса можно только позавидовать, не так ли?
— Да, он верный человек фюрера, — ответил Зомбах.
— Мы, Зомбах, все верные люди фюрера, — устало сказал Канарис. — Нам нужно только более точно и более конкретно знать, на чем эта уверенность теперь основывается. Скажу вам, как этот вопрос понимаю я. Союзники России в самом деле подозрительно медлят со вторым фронтом, а сами ведут войну на задворках земного шара. Не может быть сомнений в одном: им не нужны большевики как победители Германии и хозяева Европы. На самый крайний случай им нужно разделить Европу хотя бы пополам. Но это, повторяю, на самый крайний случай. А не лучше ли для них, учитывая усталость мира от войны и ее непопулярность, выступить с благородной инициативой о мире? С помощью мира пока остановить красных, а затем найти повод, чтобы вместе с нами водворить их обратно в пределы Кремля.
— Неужели вы считаете такую перспективу реальной? — удивился Зомбах.
— Вполне. Как большую тайну, которую я доверяю единицам, могу сообщить вам, что в Швейцарии уже давно находится очень влиятельное лицо из Америки, некто Даллес, наш с вами коллега по профессии. Так вот, он упорно зондирует как раз эту самую, кажущуюся вам нереальной перспективу. А в этих условиях что нужно демонстрировать Германии? Уверенность, Зомбах, и еще раз уверенность. В этом главный смысл речи. — Канарис снова посмотрел на радиоприемник. Помолчал. — А секретное оружие, подписанный гениальный приказ и прочее — это адресовано обывателю. Он обожает верить во всяческие чудеса и секреты…
Зомбах был весь внимание и со свойственной ему медлительностью тщательно и деловито обдумывал то, что услышал. «Вот она, большая политика», — думал он с почтительностью человека, который сам к этим высоким делам непричастен. По дороге в Берлин в самолете он тщательно обдумывал свой разговор с Канарисом. Последнее время он был все больше недоволен работой «Сатурна». Отношения его с Мюллером продолжали обостряться, и сейчас в «Сатурне» фактически было два руководителя и возле них два лагеря работников, которые во многом действовали как бы самостоятельно. Во всяком случае, о многих указаниях и делах Мюллера Зомбах узнавал постфактум и, заботясь о дисциплине среди сотрудников, вынужден был делать вид, будто все это с ним было своевременно согласовано. Зомбах не был уверен даже в том, что он знает все, что делает в «Сатурне» Мюллер. Вот об этом он и собирался сказать Канарису со всей откровенностью. Но было и такое, о чем он решил не говорить, если об этом первым не заведет речь сам шеф. В первую очередь о несомненной бесперспективности работы «Сатурна». Больше того, об ощущении, что дело идет вхолостую. Одно положение, когда фронт все еще был устремлен на Москву, являющуюся главной целью «Сатурна». Тогда даже самая незначительная информация агента могла пригодиться. Другое дело теперь, когда фронт, видимо, бесповоротно откатился от Москвы и когда разведка в советской столице может быть ценна только в тех случаях, когда она добывает важные сведения о планах и замыслах противника по самому большому счету. А таких сведений было мало. Последнее время, постоянно думая об этом, Зомбах уже начал внутренне соглашаться с Мюллером, что сейчас более опасным для противника является не разведка, а диверсии. Однако первым говорить обо всем этом Канарису Зомбах не собирался, он не знал, какую игру с гестапо ведет сейчас шеф абвера. Канарис заговорил об этом сам.
