Ирина Сергиевская - Искатель. 1989. Выпуск №1
— Гараграфии не знают, а лезут! Ну-ка, вот я сейчас подойду и суну тебе в поддых, толстый, как ты тогда затявкаешь, интересно! Понимать надо, и руками гараграфию не лапать!
Бабаев одобрительно кивал в такт ее речи: мол, врежь им, Капка, мещанам этим.
Здесь автор ожидал, что разразится гром, что все эти важные люди накинутся на Капу и побьют ее своими портфелями или хотя бы словесно отхлещут! Но нет, никто и не думал протестовать. Все слушали с доброжелательным вниманием и мимикой выражали понимание тонкого юмора кариатиды. Тот же, которого оскорбили лично, поставил портфель у своих ног, бесшумно поаплодировал Капе и похвалил ее:
— Большая вы у нас оригиналка, Капиталина Гавриловна. Но организатор — отменный.
Он вновь обнял портфель и продолжил:
— Ну, что ж, друзья, изобретение это очень интересное, перспективное изобретение. Автор, сразу видно, много о народном хозяйстве думает.
— Это так! — с горячностью согласился Бабаев. — Я думаю о нем всегда!
Глава комиссии заключил:
— Будем ставить вопрос о внедрении. Конечно, подождать придется. Не сразу, как говорится, Москва строилась. А вам, товарищ Бабаев, спасибо за массу полезной информации.
Все поспешно разошлись. Последним вприпрыжку удалился Бабаев со своей коляской. Голографический Аполлон постепенно растворился в вечерней сырости.
Капиталина осталась одна. Она стояла посреди центральной аллеи, окруженная своими былыми оскорбителями — голыми, ничтожными, беспаспортными — и чувствовала себя, как отважный укротитель в клетке со львами. Торжество, переполнявшее ее, было столь велико, что она не знала, с чего начать: показать ли язык, сложить ли победный кулак перед носом у каждого врага поочередно или же в знак презрения гулко похлопать себя по заднице, сопровождая этот жест улюлюканьем. Пока же она, избоченившись, притопывала на месте, чтобы эффектнее показать модные сапожки с тигриными хвостами на голенищах и пальто из щипаного меха седой обезьяны. Пускай видят, бесштанные, что такое хорошо одетая женщина!
Торжество кариатиды, казалось, было полным, но легкая тень все же омрачала его, не позволяя Капиталине проделать задуманную оскорбительную пантомиму. К чему лукавить, глубокая любовная траншея в ее сердце, возникшая в ту далекую достопамятную ночь, в момент встречи с прекрасным Антиноем, не только не затянулась, а напротив, поросла лирическими незабудками. О, как хотелось, чтобы красавец, увидев Капу такой эмансипированной, такой элегантной, бонтонной, свалился с пьедестала к ее ногам! Она же все простит ему, возьмет на руки и унесет в «УПОСОЦПАИ», где пристроит своим замом по науке вместо несносного и бестолкового Башмакова.
Но Антиной безмолвствовал. В таинственном свете садовых фонарей показалось Капиталине, что он брезгливо скривил губы. Любовь кариатиды мгновенно обернулась ненавистью. Ее лжегреческий профиль стал грозен, даже свиреп.
— Бре-е-згуете мною? — мрачно выговорила она. — Ну, погодите же… Так-то вы запоете, когда вас всей кодлой поведут топить! Аристокра-а-ты… Скоро вместо вас изображения будут! Гараграфические!
И долго бы еще бушевала Капиталина в безмолвной аллее, если бы не вышел из-за куста незнакомый солидный мужчина и не представился приятным твердым голосом:
— Глеб Бонифациевич Шикин. Литератор. Член Союза писателей. Имею к вам, Капиталина Гавриловна, серьезный разговор. Пройдемте.
Кариатида не поняла, в чем дело, но насторожилась:
— Чего тебе надо, писака? В газетку про меня строчить будешь? Смотри, хвали, а то поколочу!
— Помилуйте, Капиталина Гавриловна, — вежливо сказал Шикин, увлекая ее под руку к выходу. — А дело мое очень простое…
Их голоса скоро затихли в конце аллеи.
И вот тогда Аполлон, претерпевший столько оскорблений и унижений, выхватил из колчана мраморную стрелу и, размахнувшись, запустил ее в черное небо.
Какие неожиданные поступки совершают порой персонажи произведений — то выходят замуж не за того, за кого нужно, тс кидаются под паровоз, то стреляются. А бывает и так: появится вдруг совершенно новое лицо, про которое автор знать не знает. И пойдет этот новый гулять по страницам, только успевай записывать!
Вот так и получилось с Шикиным. Кто же он такой, зачем явился? Человек этот весьма почтенный, известный писатель-фантаст, и причина его прихода к нашей героине вполне веская. Горькая обила — вот что двигало им. Прошел год с того рокового дня, когда ветер сдул с рабочего стола фантаста листы последней рукописи и унес их в распахнутое окно. Дворник собрал бесценные листки и принес их автору, но… о ужас, не было самого главного листка, написанного, как полагал Шикин, в совершение новой для него, романтической манере. Была там, к примеру, такая фраза: «Луна, как чаша с медленно действующим ядом, лила на Карамуцо струю желтого света». Эта фразочка была еще вполне приличная, легко запоминающаяся. Остальные автор не решается привести здесь, потому как среди читателей могут оказаться люди с расстроенными нервами. Так вот, Шикин, наученный долгим опытом борьбы с многочисленными эпигонами, сразу понял: дворник — вор! А дворником-то был не кто иной, как ныне процветающий Владимир Андреевич Бабаев, в то время справедливо именуемый жильцами «Вовка-тунеядец».
Шикин сначала прямо потребовал вернуть листок. Дворник все отрицал. Шикин написал жалобу в домоуправление. Дворник продолжал запираться. Тогда Шикин повел планомерную осаду Тунеядца, натравливая на него комиссию за комиссией, лишая его тем самым премиальных и нанося хрупкому гению моральный ущерб. Бабаев пошел в контратаку: сделал узкоспециализированный механизм-крысу, которая умела кусать только одни ноги — шикинские. И крыса таки выполнила свою задачу. С ликованием Бабаев наблюдал, как покусанного фантаста на носилках втащили в «скорую помощь» и увезли делать болезненные прививки от бешенства.
Но в больнице Шикин не успокоился, напротив, лечение озлобило его до крайности. Вырвавшись на свободу, фантаст готов был к новой схватке с ненавистным похитителем листка, но Бабаев уже исчез. Вернее, он возник в новом качестве консультанта «УПОСОЦПАИ» по научной части. Пришлось Шикину писать жалобы и в эту организацию. Возможно, он чего-нибудь бы и добился, но Камеронова взяла за правило рвать всю входящую корреспонденцию не читая. Шикин начал искать личной встречи с начальственной кариатидой и, наконец, настиг ее в Саду.
С достоинством излагая свою просьбу, литератор довел Капиталину до дверей учреждения и вошел вслед за ней в вестибюль. Капиталина вообще терпеть не могла бумагомарак. В этом она не отличалась от лихого Зенина-Ендрово. Поэтому первым ее побуждением было поколотить приставучего Шикина и вышвырнуть за дверь. Но ее остановило внезапно возникшее чувство непонятной симпатии к этому человеку. В очертаниях затылка, в манере неподвижно, с достоинством держать корпус, в походке на почти негнущихся ногах она чуяла что-то родное, во всяком случае, родственное. Капиталина поняла: «Это свой. Не мраморный, конечно, помягче, но свой».
