Ростислав Самбук - Ювелир с улицы Капуцинов
Машина проехала еще несколько метров и сползла в кювет. Эсэсовцы выскочили из кузова, открыли огонь из ручного пулемета. Пули засвистели над головами партизан, срезая ветки.
Фашистам повезло – поврежденная машина сползла в кювет перед самым пригорком, укрывшись за которым можно было контролировать всю опушку. Длинными автоматными и пулеметными очередями гитлеровцы прижали партизан к земле. Положение сразу усложнилось.
Переползая от куста к кусту, чтобы выбрать позицию получше, Богдан оказался возле Дорошенко. Тот стал показывать ему в сторону врагов. “Чего он хочет?” – подумал хлопец, но тут же сообразил: надо обойти эсэсовцев. Сразу же приподнялся и, не обращая внимания на пули, побежал вдоль дороги. Вдруг зацепился за что-то, упал, ткнувшись лицом в колючую поросль. Попытался вскочить, но не смог, прижатый сильной рукой. Новое усилие, но тут же он услышал сердитый шепот:
– Ты что, взбесился? Скосят…
Богдан оглянулся. Рядом бородатый, но с горячими, молодыми глазами дядько.
– Давай за мной! – сказал дядько. – Только осторожно, чтобы не заметили… – И они быстро поползли, петляя в высокой траве.
Когда они скатились в кювет, бородатый сунул Богдану гранату и глазами указал на шоссе. Они оказались в тылу у эсэсовцев. От врагов их отделяла полоса густого кустарника.
Подав Богдану знак следовать за ним, бородатый, полусогнувшись, побежал, огибая кусты. Упали вместе в небольшую канаву. Выглянув, Богдан увидел немцев чуть ли не рядом. Бросил гранату, успел заметить, как округлились от страха глаза у пулеметчика…
Машина горела; подняв руки, из танкетки вылезал офицер. Какая тишина, она казалась просто невероятной после выстрелов и взрывов. Богдан подошел к танкетке. Партизаны переносили на подводы мешки с большими сургучными печатями. Рядом стоял Заремба. Он держался за щеку. Между пальцами тонкими струйками текла кровь. Богдан бросился к Евгену Степановичу.
– Вы ранены?
Не отнимая руки, тот выплюнул изо рта кровь и прошепелявил:
– Угодили-таки… Шуб выбили… А так… нишего…
Подбежал Дорошенко. Дружески похлопал Богдана по плечу.
– Молодец! – похвалил. И тут же, забыв о нем, замахал руками. – Подводы для раненых сюда! Давай, ч-черт, скорее!
В отряде было двое убитых и несколько раненых. Подобрав убитых и устроив раненых, отряд двинулся в лес. Дорошенко поторапливал всех, боясь наткнуться на какую-нибудь воинскую часть. Можно было опасаться и специальной погони, так как полицаи из окрестных сел, услышав шум боя, вероятно, поспешили оповестить об этом ближайшие гарнизоны. Но опасения командира оказались напрасными – под вечер отряд без приключений вернулся на базу.
Пуля угодила Зарембе в щеку и выбила зуб. Щека сильно опухла, но фельдшер Радловский, выполнявший в отряде обязанности и хирурга, и терапевта, и стоматолога, оглядев рану, лишь пошутил:
– Это, пшепрашам[10], только немножко испортит вам анфас. Небольшой шрам на лице – и все. Через десять дней, прошу пана, вшистко в пожонтку[11]…
Дал какую-то микстуру для полоскания, заклеил пластырем полщеки и занялся другими ранеными.
Заремба вышел из землянки Радловского. Над лесом сгущались сумерки, на поляне запылали костры. Партизаны готовили ужин.
Евген Степанович задумался. Эта рана нарушала все планы. В таком виде в городе не появишься, а его будет ждать в условленном месте связной. Он придет еще раз и еще, а если в продолжение двух недель Зарембы не будет, пойдет на другую явку. “Черт бы побрал эту проклятую пулю!” – выругался он, ощупывая щеку. Но ничего не поделаешь: без связного не будет документов, а без них все планы – мыльный пузырь.
В штабной землянке светила аккумуляторная лампа. Там Заремба застал Богдана и Дорошенко. Командир уже успел поужинать и был в хорошем настроении.
– Тебе, Евген, приготовили манную кашу, – сообщил он и, постучав по фляге со спиртом, добавил: – Это вроде бы под кашу не идет, но могу налить.
Заремба кивнул.
– Хотя и не употребляю, но давай. Настроение такое, что не помешает.
– “Настроение…” – усмехнулся в усы Дорошенко. – Другой бы радовался: гулять целых десять дней – и никакой тебе ответственности. Единственный недостаток – не будет больничного листа…
– Тебе бы все шутить…
– Нет, я серьезно. Роскошная природа, лесной воздух – чем не санаторий?
– Всю жизнь старался быть подальше от таких санаториев…
– Ну, брат, тут уж ничего не поделаешь. Какой есть. Немного похуже Хрустального дворца в Трускавце, но все же кое-кто хвалит…
Посмотрели друг Другу в глаза и рассмеялись.
– Что ж, товарищ “главный врач”, придется принять ваши условия, – сказал Заремба. – Но давай сначала посмотрим, какой у нас улов.
– Ого!.. – только и смог сказать Дорошенко, когда на стол высыпали содержимое первого мешка. – Ну и награбили!..
– Жалкие остатки награбленного, – поправил Заремба. – Основное прилипло к рукам.
На столе лежала куча колец, браслетов, брошей. Многие были с драгоценными камнями – алмазами, рубинами, топазами.
Заремба разгладил бумажку, которая лежала ря shy;дом.
– Опись. Сверять с наличием, думаю, не будем. Если и окажется недостача, все равно жаловаться некуда.
В другом мешке были часы, в третьем – лом драгоценных металлов. Заметив сплющенные в пластины золотые зубы, Дорошенко поспешно сгреб все обратно в мешок.
– Невозможно смотреть на это… – пробормотал он, побагровев от ярости.
Заремба пододвинулся к нему, обнял за плечи.
– Нам, Василь, выдержки и сил еще ой сколько понадобится! Сердцу не прикажешь, но действовать надо с умом. За все заплатят!
Богдан зачерпнул горсть колец, небрежно подбросил их и сказал презрительно:
– Безделушки… Из-за такого хлама люди извергами становятся! Тьфу!.. – Он поднес к лампе серьгу с большим камнем, который отсвечивал дивным бле shy;ском. – Драгоценная штучка. Верно, не у работницы отобрали…
– Что ты хочешь сказать? – гаркнул Заремба и схватился за щеку.
– Ничего, – пожал плечами Богдан. – Так, к слову…
– Смотри мне, умник… К слову… Будто его не понимают… Может, и в самом деле у какой-нибудь сволочи отняли – богачей тут вокруг до черта было. И может, если разобраться, мне их добра вовсе не жаль. Но разве об этом речь?.. Они ведь мучают и убивают всех подряд, особенно тех, кто светлого дня в жизни своей не видел. Тысячи и тысячи – вот что страшно…
– Что вы, вуйко, на меня кричите? Как будто я спорю…
– Да не на тебя я, – махнул рукой Заремба. – На себя… Сидим здесь, а они…
