Фредерик Неваль - Гробница Анубиса
Гиацинт примирительно закивал:
— Все документы, касающиеся этого дела, так же как меч для вашего друга, остались у меня в машине. Я схожу за ними, чтобы вы могли спокойно их изучить. — Он встал, его изумрудно-зеленые глаза глянули на меня в упор. — В понедельник, Морган. Я хочу получить ответ в понедельник.
Чувствуя, что меня загнали в угол, я кивнул:
— Вы его получите. — И когда он недоверчиво сощурился, заключил: — Даю вам слово.
Он убрался из библиотеки, я осторожно прикрыл за ним дверь и только потом повернулся к брату. Развалившись в кресле, Этти облегченно вздохнул.
— Ну, как я, по-твоему, справился?
— Жуть. Великолепно.
— Два дня… мы выиграли чуть меньше двух дней.
— С лихвой хватит на то, чтобы выяснить, чего смог добиться Навабраи, и предпринять все, что может потребоваться, исходя из… Этти, ты меня слушаешь?
Он сидел, отсутствующим взглядом уставившись в потолок.
— Два лишних дня… В тюрьме они, наверное, кажутся годами.
— Погоди… Ты же сам настоял, чтобы не принимать решения, пока не вернется наш адвокат! — гневно, как наотмашь, бросил я ему.
Он вскинул голову:
— Так было нужно. Для очистки совести… На случай, если Навабраи удастся уговорить своего друга помочь нам.
Я подошел к нему:
— Ты ведь ни одной минуты в это не верил? Признайся!
Брат глубоко вздохнул, готовясь ответить, но тут на лестнице послышались шаги Гиацинта, и он отвернулся, буркнув:
— Это стена, но она вся в трещинах…
— Гиацинт?
— Да. Но сам он еще не вполне это сознает.
Недоумевая, то ли смеяться, то ли заподозрить Гиацинта в том, что это он потешается над нами, я в последний раз перечитал полученные от него документы.
По свидетельству старинных текстов Плутарха, на внутренней стороне этой маски выгравирована формула, содержащая секрет достижения бессмертия.
— И ты можешь поверить, что Гелиос принял такое за чистую монету? — Брат тоже совершенно сбит с толку.
— Не знаю. Одно неоспоримо: он хочет эту маску.
Я наполняю свой стакан до краев прохладным лимонадом, который нам только что принесла Мадлен, и продолжаю перебирать бумаги. Потом окликаю Этти:
— Религиозная реформа где-то около 1300 года до Рождества Христова — тебе это о чем-нибудь говорит?
Брат кивает:
— Еще бы! Это когда египетский фараон Аменофис решил учредить взамен всех прочих единый культ солнечного диска.
Скорчив ему гримасу, я ворчу:
— Этти, ты прекрасно знаешь, что история Египта — не мой конек.
Он присаживается у края моего письменного стола и заводит волынку:
— Аменофис IV, прозванный Эхнатоном, рос в Фивах, во дворце Мальгатта, под кровом своего отца Аменофиса III и царицы Тии. Женился очень рано на принцессе Нефертити, чья красота стала достоянием легенды.
— Поближе к делу, профессор! — тороплю я его.
— Вскоре после своей коронации принц-наследник затевает религиозную реформу невиданного масштаба. В Карнаке, главной, можно сказать, резиденции династического бога Амона, в вотчине его великих жрецов, он приказывает воздвигнуть храм Атона — Восходящего Солнца. Тогда же он присваивает себе имя Эхнатон, что значит служитель Атона. Покинув Фивы, он закладывает новый город Ахетатон (ныне Тель-эль-Амарн), где обосновывается с супругой и со своим двором. Он приказывает разбивать изображения Амона повсюду, где бы они ни находились, стирать его имя везде, где оно начертано, и разрушает до основания, превращая в мелкие осколки, все здания, носившие на себе охранительные эмблемы царства Фив. И такое творится по всему Египту вплоть до пределов Нубии. По существу, он, так сказать, в приказном порядке ввел в стране единобожие. Безуспешно. Эхнатон закончил свои дни в безумии, пролились реки крови. Его мумия поныне не обнаружена, никто не знает, пожелали его преемники сберечь ее или нет… — Он налил себе еще один стакан лимонада, залпом его осушил и, вздохнув, закончил: — Может быть, я и упустил кое-какие подробности, но в целом… Какая связь между этим одержимым и Плутархом?
— Утраченные страницы из введения в его «Исиду и Осириса» — они у меня тут, перед глазами, если верить пометкам Гиацинта.
Брат выхватил ксерокопию у меня из рук, пробежал глазами несколько строк, скривился:
— Это из Плутарха?
— По мнению экспертов Гелиоса, это несомненно. Хотя некоторые ученые и ставят под вопрос если не подлинность «Исиды», то принадлежность ее самому историку, а не кому-нибудь из его последователей. По-видимому, эти страницы предваряли текст, над которым мы с тобой корпели в студенческие годы. Сколько крови он нам попортил!
— Похоже, копия снята сканером с палимпсеста, ведь правда? — отметил брат, сосредоточенно вглядываясь в эти странички.
— Верно. Обнаружено на юге Румынии, в валашском монастыре, — уточнил я, пробегая глазами заметки, приложенные к досье. — То, что ты видишь, — это текст, изначально стертый. Гелиосовы спецы по машинной графике его малость подправили средствами компьютерной ретуши. — Я склонился над его плечом и запинаясь стал переводить древнегреческий текст: — «Посвящаю своим друзьям, адептам культа Исиды…» Неплохо для начала.
— Взгляни лучше сюда.
— «…Иные утверждают, что еще задолго до того, как Исида и Осирис обрели ту власть, коей они, как нам ведомо, обладают ныне, души мертвых повиновались лишь одному — тому, кто… — я запнулся, — кто на горе?» — Я пожал плечами. — То ли с моим греческим что-то неладно, то ли копия скверная.
Брат покачал головой:
— Твой греческий превосходен, успокойся. Именно так иногда именовали Анубиса: «Тот, кто на горе». Эпитет, как бы напоминающий, что это бог с головой шакала и он сторожит царство мертвых. А смотри-ка, Плутарх, похоже, не согласен с этой теорией.
— Ничего удивительного, он же очарован культом Исиды. Ara! Вот он, этот пассаж, который нам интересен. — Я выхватил из пачки страницу, и мы с братом стали вчитываться в нее вместе.
— Это о чем здесь — о преследованиях, которым при правлении Эхнатона подверглись почитатели Анубиса?
— «…после его смерти жрецы великого бальзамировщика, опасаясь бесчинств царицы…»
— Надо думать, речь идет о Нефертити.
— «…каковая привержена культу своего супруга более, чем самые преданные, порешили сокрыть за печатью тайны божественные останки, стражами коего стали, обратив сию потаенную гробницу в священнейшее из мест своего поклонения»… Что-то я не пойму, с чьими останками они так носятся. Эхнатона?
Брат пожал плечами, и я, вздохнув, продолжил:
— «…всяк, кто бы ни узрел его, ждет, что в любой миг очи его откроются или уста шевельнутся. Никто не верит, что он мертв, столь совершенным было бальзамирование. На своем ложе из чистого злата… — я поймал изумленный взгляд Этти, — Анубис словно дремлет с начала времен…»
