Петр Бобев - Белый лоцман
— Эх, хоть бы обернулся на прощанье, — полушутливо-полусерьезно вздохнул человек и опять принялся за работу.
А Белый, опьяненный свободой и вернувшейся силой, летел вперед, словно белая молния среди расплесканной лазури.
Вот он наклонил голову, нырнул и понесся над дном, которое спускалось вниз в виде покатых террас, покрытых кораллами и целыми джунглями из водорослей.
Он снова попал в свой мир, где все цвета тускнеют в сероватой синеве, где пестрота — бессмыслица, бесцельное нагромождение красок, которые никого не радуют; в мир, знакомый и близкий, где травы сплетаются в гигантские луга над низкими каменными рощицами, где не растения, а животные цветут, и где звезды ползают по дну, — в мир обманчивого безмолвия. Среди этой мрачной стихии зрение бессильно, да и какой глаз может проникнуть больше чем на двадцать-тридцать шагов вперед! Но зато слух здесь — все. Врага здесь увидишь, когда уже слишком поздно, а звук предупредит тебя издалека, даже если это расстояние измеряется километрами. В этом мире звуков, в этом рое звенящих звуков, Белый ориентировался лучше всего, и в этом была его сила.
И сейчас он услышал старого осьминога, еще не видя его. А в следующий миг заметил, как тот свернулся, словно подкарауливающая кошка, около гигантской тридакны, которая открывала свою раковину. Осьминог подскочил к ней и сунул в ее зигзагообразное отверстие коралловый обломок. Тридакна в ужасе напрягла все свои мускулы, но хитрый враг уже успел просунуть в щель одно свое щупальце и, вцепившись в тело несчастной, стал вытягивать его наружу.
Неожиданно хрупкий коралл с треском сломался, и мощные створки защелкнулись, прищемив щупальце неосторожного осьминога. Тот резко дернулся назад, подскочил, бешено заметался. Цвет его быстро менялся, становясь то фиолетовым, то зеленым, то розовым, то черным. Но напрасно! Сильный живой капкан в какой-то неослабевающей конвульсии самообороны держал крепко, упорно. Испуганные рыбы, улитки, раки, звезды бросились в разные стороны, спасаясь, кто куда мог, а кораллы и актинии сжали свои щупальца, превратившись каким-то чудом в нераспустившиеся бутоны. Белый поплыл дальше, выскочил на поверхность, вдохнул воздух и снова нырнул в синий колышущийся простор.
8
На рассвете, когда на востоке вспыхнула изумрудная заря, а притихшие волны заблестели, словно перламутр, всеми своими красками, долгорукая китиха приблизилась к острову и прислонилась спиной к одной из прибрежных скал, чтобы почесаться, а ее детеныш беззаботно заиграл среди волн.
Поэтому она не заметила приближения касаток к острову и, услышав рев испуганных тюленей, задрожала от ужаса.
Что делать?
Путь к бегству был отрезан. Оставалось одно — спрятаться где-нибудь поблизости, пока враг не уйдет.
Севернее небольшого фьорда вдавался в сушу неглубокий залив, запруженный обрушившейся в воду скалой — естественным молом, о который разбивались кипящие гребни волн.
Увлекая за собой детеныша, мать спряталась за скалой и притаилась с бешено бьющимся сердцем.
Через несколько мгновений касатки, построенные рядами, словно солдаты, прошли метрах в двадцати от них, и впереди всех — огромная касатка с гарпуном. Длинные спинные плавники хищников, настоящие двухметровые косы, с шумом разрезали волны.
Перед ними неслись обезумевшие от страха тюлени, толкали друг друга, подскакивали над водой, налезали один на другого, тревожно мычали. Забыв о своем ужасе перед человеком из-за большего ужаса, который гнался за ними по морю, они, выбравшись на берег, карабкались по скалам все выше и выше, достигнув хижины, раздавили ее своими телами и продолжали подниматься дальше. Разбуженный шумом, человек едва смог выбраться из груды тел и тоже устремился наверх, ошеломленный этой неожиданной, неизвестно чем вызванной атакой.
Но несколько тюленей все же не смогли достигнуть берега. Нападающие отрезали им путь, перестроились, как по команде, в цепочку и окружили несчастных, которые, прижавшись друг к другу и выставив головы вперед, образовали плотный клубок. В середине сбились матери с детенышами, а перед ними — самцы в какой-то бесполезной попытке к сопротивлению. Одна из касаток вдруг резко отделилась от осаждающих и, разбежавшись, врезалась зубастой мордой в середину тюленей, растолкав их в стороны. Это был сигнал. В тот же миг вся стая набросилась на беззащитную добычу. Вода закипела кровавой пеной.
Случайно касатка с гарпуном заметила еще одного тюленя, который почему-то отстал и теперь спешил, выбиваясь из сил, к берегу. Радостно плеснув по воде хвостом, она устремилась к нему. Тюлень услышал ее и изо всех сил заработал плавниками. Быстрее, быстрее. А она нагоняла его, делая плавные волнообразные скачки. Ее спинной плавник то исчезал под водой, то снова всплывал над бурлящей зеленой бездной, словно грозный черный меч. Вот она разинула свой безобразный зубастый рот — целый метр в ширину. Но тюлень в этот миг выскочил на берег. Не рассчитав своего прыжка, касатка кинулась вслед за ним и упала на оголенный риф.
Она мгновенно поняла, в какой капкан завлекло ее прожорство и, не обращая больше внимания на виновника своего несчастья, который полз наверх, подобно исполинской гусенице, попыталась соскользнуть обратно в море. Но не тут-то было! В мелководье она была совершенно беспомощна. Поняв, наконец, какая участь ее постигла, касатка обезумела, заметалась, забила своими мощными плавниками. А солнце припекало все сильнее и сильнее, высушивая ее нежную кожу.
Товарищи ее, утолив немного свой голод, снова построились в ряды и теперь кружили в бешеном темпе около забитого тюленями острова. Место вожака заняла другая касатка. Прежнего забыли, словно он никогда и не существовал, хотя со стороны рифа все еще неслись его стоны.
Меченая китиха продолжала прятаться в мелководном заливе, а сердце ее билось, билось, готовое выскочить. Она хорошо, даже слишком хорошо знала этих морских разбойников. Серповидный шрам на ее спине не давал ей забыть о них.
И каждый раз, когда мимо скалы проносились зловещие черные тени, она слегка касалась своего детеныша, чтобы успокоить его, ободрить. Обнимая его своей длинной узловатой рукой-веслом, мать словно шептала: «Еще немножко. Потерпи. Молчи, не шевелись, чтобы нас не услышали. Только бы нас не услышали…»
Какой странный этот залив — ни водорослей, ни кораллов, ни морских животных, ни рыб, ни актиний, ну хотя бы одна мидия. А в самом низу, на дне, белый песок шевелится как-то особенно, словно кипит. Да ведь это же родник!
Из-под песка ключом пробивалась вода. Но не морская, а несоленая, теплая вода. Поэтому залив и казался таким безжизненным. Ведь морские жители не переносят пресноводья.
