Владимир Долин (Белоусов) - Чоновцы на Осколе
— Товарищ Шорников, можно мне?
— Не тяни, Москаленко, что хочешь спросить, говори, — поторопил его Шорников.
— Не уразумею одного. Вы говорили о хлебной разверстке так, будто мы ничего не сделали. А ведь мы уже выполнили план и, как нам ни трудно было, собрали тысячу пудов сверх плана в подарок рабочим Москвы и Петрограда. Хлеба в наших селах еще, конечно, богато, но ведь идти-то нам придется за ним опять же к тем куркулям, у которых уже брали? А у них квитки на руках о сданном государству хлебе! Мало того, обрезы и пулеметы у чертей припрятаны!
— Товарищи, — обратился к присутствующим Шорников, — Кирюша Москаленко не уразумеет: нужно ли нам брать хлеб у того, у кого мы уже брали. Он, видимо, решил, что мы выполненным планом разверстки всех спасли от голода и наши богатеи, имеющие в запасе тысячи пудов хлеба в ямах, могут свободно гнать из него самогон, спекулировать им на рынке, когда рабочие и дети умирают от голода. Смешной и нехороший вопрос. Прикрывать квитанцией мародерство, спекуляцию мы никому не дадим. К богатеям, утаивающим хлебные излишки, спекулирующим хлебом, оказывающим нам вооруженное сопротивление, мы будем применять суровые меры наказания по законам революционного времени.
На сцену стремительно поднялся бледный, худой юноша, одетый в потрепанную студенческую тужурку.
— Товарищи, — начал он, — вопрос, заданный Москаленко, очень важный. Он призывает нас к осторожности. А товарищ Шорников от него так легко отмахивается. Хлеба у нас в районе укрыто куркулями еще много. Но с какими глазами мы к ним пойдем? Товарищ прав. Надо какие-нибудь новые формы агитационно-просветительной работы придумать. Вот давайте с концертами, с постановками увяжем это дело. Тут можно и со словами убеждения к людям подойти. А меры принуждения, я считаю, не вяжутся с нашей великой идеей борьбы за счастье народа. Это не гуманно. Мерами принуждения мы только усилим озлобленность в народе...
В зале поднялся яростный шум, крики, многие повскакали с мест, словно под ногами обломились балки и рушился пол.
— А гноить в ямах хлеб, гнать из него самогон, когда люди умирают от голода, гуманно?!
— А стрелять из-за угла в наших коммунистов и комсомольцев человечно?
— Сдрейфил студент, бандитов испугался! В деревню не хочется ехать? Так и скажи!
— Паникер, гнилая интеллигенция. Твоими словами враги говорят!..
— А еще с «Капиталом» Маркса под мышкой носишься. Вернись в дом к своему батьке хомутами, седелками на ярмарках торговать...
— Поздно бычка от матки отвадили...
Оскорбительные реплики, вопли негодования неслись со всех сторон.
Стукнув кулаком по столу, Шорников сразу восстановил нарушенный порядок.
— Если бы, товарищ Подгоркин, мы не знали тебя с пеленок, после сегодняшнего твоего выступления говорить с тобой было бы не о чем! На твое счастье, мы знаем тебя хорошо. Человек ты культурный, начитанный, в учительской семинарии учился. Но нельзя жить одними книгами. Надо уметь разбираться в людях. Для тебя батрак, бедняк, кулак-мироед — все народ. Чувствительное у тебя больно сердце, за всех болеешь. Вот послушай, что сказал Ленин на заседании ВЦИК...
Шорников взял со стола газету, спокойно нашел нужное место и, обращаясь к сидящим в зале, прочитал: «К кулакам, преступникам, мучающим население голодом, из-за которых страдают десятки миллионов, к ним мы применяем насилие...»
— Вот так, понятно? — заключил Шорников и, не повышая голоса, обратился к оратору:
— Вот поедешь, товарищ Подгоркин, в деревню, попробуй без принуждения, с помощью своего красноречия взять у кулака излишки хлеба, убеди его вспахать на своих быках десятину-другую многосемейной вдове-красноармейке. Очень хорошее дело сделаешь. А панику разводить нечего, нас озлобленностью кулаков не запугаешь.
— Я не запугиваю. И сам ничего не боюсь, — выкрикнул Подгоркин. — Нужно ехать — поеду и постараюсь убедить зажиточных крестьян без принуждения отдать все излишки хлеба государству, оказать помощь односельчанам-беднякам семенами и тягловой силой. Кулак, надо понимать, тоже человек, сознание имеет...
— Вот это, Саша, по-деловому, — называя студента по имени, поддержал Шорников. — Подберем тебе самое богатое село. А когда вернешься, поговорим с тобой о сознании кулака, о гуманизме... Ну, а теперь иди садись, в ногах правды нет. Прибереги силенки для более убедительных выступлений перед сельскими мироедами...
Подгоркин, подняв высоко голову, с независимым видом зашагал со сцены, но, зацепившись ногой за коврик, всплеснул длинными руками, чуть не полетел в зал с дубовых порожков лестницы. В зале послышался легкий смешок. Накаленная атмосфера разрядилась. Лица взволнованных ребят посветлели. Из задних рядов прозвенел колокольчиком девичий голос:
— А как же с подготовкой первомайского концерта, ведь Саша у нас и музыкальный руководитель и хормейстер?
— Концерт готовьте! Всех принимающих участие в репетиции прошу после собрания остаться, — объявил Шорников.
ГЛАВА VIII
После собрания Шорников пригласил Василия в комитет комсомола, который помещался тут же, при клубе.
— Ну, что скажешь, товарищ Терехов? Как тебе понравился наш гуманист?
Затягиваясь дымком козьей ножки, Василий пожал плечами:
— Мне кажется, в голове этого студента порядочный ералаш. Не набрался ли он «гуманизма» от тех, кто всунул в руки Каплан браунинг с отравленными пулями?
— Это ты брось! — обиделся за товарища Шорников. — Я знаю своих ребят. Просто начитался парень всего без разбору, много у него в котелке непереваренного...
— Ну, черт с ним, — махнул рукой Василий, — я хотел поговорить с тобой по другому делу. Слышал, что ты с товарищами сегодня ночью встретился с бандитами. Расскажи, как это произошло.
— Очень просто. Стрижов послал нас забрать оружие, которое ты с братом обнаружил в беседке. Бандиты, видимо, тоже туда направлялись, вот мы и встретились. Была небольшая перестрелка. Одного убили, один на коне ускакал...
— А в беседке, кроме гранат, еще что нашли? — поинтересовался Василий.
— Как же, целый арсенал в яме под полом. Два ручных пулемета с дисками и пять ящиков винтовочных патронов.
— Хорошо... А в перестрелке с бандитами кто-нибудь из наших товарищей пользовался разрывными патронами?
— А что тут такого? — пожав плечами, спросил Шорников. — Мы бьем врагов их же оружием. Я стрелял... Мне еще от покойного брата остался немецкий трофейный карабин с ящиком разрывных патронов, которыми белые стреляли по нашим партизанам. Я вынужден этими патронами пользоваться, так как других у меня нет. А карабин очень меткий, хорошо пристрелянный.
