Василий Ардаматский - "Сатурн" почти не виден
— Как не позавидовать этой пичуге? Живет себе в полное удовольствие и ничто ее не касается. Последнее время я все живое рассматриваю только с этой точки зрения. Свихнуться можно.
— Давайте пройдем до реки и берегом вернемся домой, — предложил Добрынин.
— Можно и так.
Снова они пошли рядом.
— Ну как ваши типографские дела? — спросил Курасов.
— Машины работают, а остальное — не моя забота, — беспечно ответил Добрынин.
— Вот-вот, — сказал Курасов, — в том-то и дело. А ко мне вчера в госпиталь привезли ближайшего сатрапа генерала Пульки. Осколок партизанской мины в легком. И мы его спасли. А могли и не спасти. Вызвать хирурга на полчаса позже, и все. Я ведь думал об этом. А вот не сделал. Струсил. Особенно теперь, когда главное решение уже принято, не хочется иметь дело с Пулькой. Пусть уж лучше свои расстреливают.
Добрынин остановился.
— Можно вам задать один вопрос?
— Любой.
— Почему вы не боитесь все это рассказывать мне? Я ведь тоже знаю дорогу к генералу Пульке.
Курасов выставил вперед палки, свел их вместе и оперся о них подбородком, задумчиво смотря вперед.
— Отвечу прямо, как есть. Мой друг Заганский этого опасается, а я нет. Понимаешь, Сорокин, я тут во власовской банде навидался людей всяких, разных и научился разбираться, кто из них пошел в банду идейно, а кто сослепу или со страху.
— А я, по-вашему, как пошел? — усмехнулся Добрынин.
— С одной стороны — сослепу, ведь не очень-то ты знал, что это за банда. А с другой стороны — надо же было как-то тебе жить. Мой же фельдшер Фоломин рассказывал, как он тебя на рынке подобрал. Он же до сих пор гордится, что привел тебя сюда. Потом я слышал, что ты был артиллеристом. А ведь в артиллерии народ всегда был пообразованней. Ну и еще твоя молодость. В твоем возрасте человек большой стойкости еще не имеет.
— Тем более не следовало бы вам на меня полагаться, — без угрозы сказал Добрынин.
— Брось! Я в людях ошибаюсь редко.
— А на чем же вы погорели, когда работали в главном штабе?
Вопрос Добрынина, по-видимому, удивил Курасова. Он повернулся к нему и посмотрел прищуренными от яркого солнца внимательными глазами.
— А что ты знаешь об этом? — медленно спросил Курасов.
Добрынин пожал плечами.
— Так, кое-что.
Они снова пошли рядом. Молчали. Потом Курасов сказал:
— Что бы ты ни знал об этом, настоящей правды никто не знает, даже сам Власов. И больше я тебе ничего не скажу. Но если там, у своих, я и смогу в свою защиту выставить хоть что-нибудь, так только вот эту историю со мной в штабе.
— Тогда опять же непонятно, почему вы не хотите рассказать эту историю мне.
— Тебе? — рассмеялся Курасов. — Тебе, который только что намекал про генерала Пульку? Да ты что, считаешь меня круглым идиотом, что ли? Я и без того засунул тебе в зубы половину своей руки. Действительно, Сорокин, что-то ты хитришь со мной, особенно последнее время. Ладно, вечерний разговор сегодня, может быть, погасит твои подозрения. Зайдешь?
— Возможно.
Весь остальной путь к дому они проделали молча. Только теперь впереди шел Курасов.
Весь день Добрынин обдумывал все возможные ситуации вечерней встречи и соответственно уточнял свое поведение. Главное — не торопиться. Даже не надо идти туда, пока Курасов не зайдет за ним. А там следует заставить их выложить все их карты, внимательно все слушать и анализировать. В разговор не лезть до крайнего предела, только вопросы, если нужно.
Уже вечер. Девятый час. Добрынин, не зажигая света, лежал на кровати. Курасов не являлся. Добрынин решил, что они там уже примирились с тем, что он не придет. Но это было не так.
Если бы Добрынин мог незримо присутствовать в комнате Курасова, он бы стал свидетелем такого разговора между хозяином комнаты и его другом Заганским.
— Ты уверен, Петро? — уже в который раз спрашивал Заганский.
— Уверен, уверен, — раздраженно отвечал Курасов.
— А ты помнишь, что его приголубил сам Пулька?
— Я-то помню. А вот Пулька про него давно забыл. Я следил внимательно. Я думал, что Пулька оставил его здесь своим соглядатаем, но ни разу никто от Пульки к нему на связь не приходил. Да и не в этом вообще дело. Мне важно одно: Пулька высадил меня из штаба за утерю боевого духа и бдительности, а я сам приведу на аркане красного агента. Я же уверен, что Сорокин подсажен сюда коммунистами. Он такой же Сорокин, как я Наполеон, и, когда я его приведу, решать вопрос о моем боевом духе будет уже не Пулька, а сам Власов. Не каждый день генералу удается схватить такого зверя. Я вернусь в главный штаб, вот увидишь.
— Все это верно, — , согласился Заганский. — Ну а что, если промах? Если он на твой крючок не полезет? Что тогда?
— Тогда гнить мне в этом госпитале до конца дней своих, — сказал Курасов и выругался. — Полезет, черт возьми! — Он стукнул кулаком по столу. — Я же вижу его насквозь! Как голавль ходит кругами возле наживки: и хочется ему, и страшно. Может быть, ради меня одного он и не рискнул бы, но, когда речь пойдет и о тебе, о человеке, про которого я ему сказал, что ты при самом Власове состоишь, глотнет, голову даю, глотнет.
— Между прочим, уже десятый час, — заметил Заганский.
— Знаешь что, — Курасов встал. — Идем к нему, возьмем его нахрапом. Ты только держись твердо нашего плана, и все будет в порядке.
Меньше всего ожидал Добрынин, что Курасов и его друг Заганский явятся к нему сами.
Добрынин встал с постели, опустил затемнение и зажег укрепленную на стене керосиновую лампу. Курасов познакомил Добрынина со своим другом. Это был крупный мужчина лет сорока пяти, с наголо бритой массивной головой. У него были какие-то ленивые светло-серые глаза, и сам он был тоже ленив и флегматичен.
Они сели к столу, и Курасов сразу заговорил о деле.
— Ну вот, Сорокин, как говорится, не идет гора к Магомету, он сам идет к ней. Обстоятельства берут нас за горло, и мы откладывать больше не можем. Петро, скажи свое слово.
— Я два раза не решаю, — угрюмо сказал Заганский. — Не в моей привычке. У меня все готово: пачка важнейших документов штаба и поименный список всех больших и малых главарей власовской банды. Если выйдет, я им еще оставлю подарочек в погребе главного штаба — двадцать килограммов взрывчатки с Механизмом замедления. Но ждать я больше не могу. Надоело слушать, — он кивнул на Курасова, — как он, словно Керенский, действует тут в роли главноуговаривателя и все без толку. Не пойдете вы, я сам пойду, один.
— Ты зря на меня, Петро, нападаешь, — обиженно сказал Курасов. — Ты же мне не раз говорил, что Сорокина надо проверять и проверять. Разве ты этого не говорил?
