Юрий Авдеенко - Ожидание шторма
Меньше чем через десять минут переодетая Погожева уже стояла в прихожей. Прощаясь, она сказала:
— Ваша агентурная кличка — Кукла. Не знаю, смогу ли я сама поддерживать с вами контакт. Возможно, придет другой человек. Пароль: «Мне известно, что у вас есть пианино». — «Оно испорчено». — «Могу предложить в обмен мешок картошки». — «Спасибо. Мне нужна мука».
Снова Жан
Чирков всю вторую половину дня с группой солдат обследовал каменоломни. Вернулся лишь вечером, усталый, голодный, злой. Результаты были весьма и весьма скромные. Остатки дымовой шашки (могли баловаться дети) да следы, не очень конкретные, свидетельствующие лишь о том, что еще недавно кто-то использовал штольни в качестве склада.
Каиров сказал Чиркову:
— Вы свободны. Ужинайте и отдыхайте.
Сам же пешком отправился в гостиницу Дома офицеров.
Стемнело. Дождя не было. Но воздух весь был пронизан сыростью. И морем, и нефтью... Возле Дома офицеров разговаривали люди. Двери хлопали. И пятна света, словно шары, скатывались по мокрым ступенькам.
В фойе Каиров увидел афишу кинофильма.
«СЕГОДНЯ! ТОЛЬКО ОДИН ДЕНЬ!
Английский документальный фильм
«ПОБЕДА В ПУСТЫНЕ»
Производство Армейского кинофотоотдела и киноотдела
Британских королевских воздушных сил.
Фильм рассказывает о разгроме итало-немецких войск
в Египте и Ливии 8-й английской армией.
Начало в 19 часов».
Нет. Он не пошел в кино. Усталость и недомогание сковали его, сделали вялым. Поднявшись в номер, он, не снимая шинели, упал на кровать. Закрыв глаза, около четверти часа лежал неподвижно.
Потом в дверь постучали. Вошла горничная — низкого роста старушка. Лицо у нее было дряблое, точно тряпка, но улыбка приветливая, глаза моложавые. Она сказала:
— Давайте я поменяю вам постель.
Каиров поднялся. Виновато пояснил:
— Прилег на секунду — и как в воду.
— Намаялись, чай, за день, — участливо сказала старушка и задвигала губами, словно что-то пережевывая.
— Намаялся не больше обычного. Да годы не те...
— Годы — они как пузыри мыльные. Разглядеть не успеешь, а их уж нет. — Белая простыня, затвердевшая от крахмала, хлопнула, словно парус, накрыла матрац.
— Давно при гостинице работаете? — спросил Каиров, удивившись ловкости старушки.
— Восьмой годок... Аккурат с весны тридцать шестого.
— Майора Сизова помните?
— Нешто забуду... Приветливый сынок такой был. Ежели придешь в номер прибрать али постель сменять, без пятерки не отпустит. И по десять рублей давал.
— Друзей к нему много ходило?
— Да ведь разве упомнишь. Офицеры ходили. Этот вот... Солидный моряк. По продуктам который... Фамилию запамятовала. Как зачну вспоминать — все одно забываю.
— Женщины навещали майора?
Старушка обиделась — нос ее будто бы удлинился и морщинки покатились вниз:
— Господь с вами! Он такой хороший был, интеллигентного воспитания. В Танечку нашу влюбленный...
— Может, вспомните, когда видели майора в последний раз?
— И вспоминать нечего. Видела я его, можно сказать, перед самой кончиной.
— Где? — с надеждой спросил Каиров.
— Как ни есть супротив бани... На тротуаре они с барабанщиком нашим, Жаном, разговаривали. А потом машина возле них остановилась. Шофер что-то спрашивал.
— Не слышали, что говорил шофер?
— Нет. На дежурство торопилась.
— В каком часу это было?
— Близ девяти вечера. До девяти вечера меня начальник отпустил.
— Спасибо, — сказал Каиров.
А когда старушка уходила, дал ей десять рублей. Лицо горничной расплылось, как блин на сковородке. Запричитала она:
— Дай бог вам могучего здоровья. И прожить чтобы еще раз столько. И второй раз столько...
— Сегодня танцы будут? — прервал излияния Каиров.
— После кино.
— Понятно.
Горничная ушла. Каиров позвонил начальнику Дома офицеров.
— Добрый вечер. Это Каиров. У меня к вам вопрос. Если кто-то из музыкантов джаза не выходит на работу, вы об этом знаете?
— Конечно, — ответил начальник Дома офицеров. — Кстати, в этом году случая такого не было.
...Джаз — саксофонист, барабанщик, аккордеонист, трубач, скрипач, пианист — работал на авансцене. Круглый, как солнце, барабан, отделанный красным перламутром, стоял несколько впереди, а справа и слева почтительно замерли маленькие барабанчики. Сверкающие, прямо-таки золотые тарелки салютовали яростным звоном. И свет отскакивал от них брызгами, веселыми, беззаботными.
Барабанщик Жан восседал с достоинством, как король на троне. Но на устах его была совсем не королевская улыбка — бесхитростная и приятная.
Танцевальные пары заполнили зал. Стулья были придвинуты к стене, те, что оказались лишними, вынесены в фойе. Несколько морских офицеров стояли недалеко от входа, видимо обсуждая фильм. Один сказал:
— Впечатляюще. Пески, пальмы...
Другой возразил:
— По сравнению со Сталинградом — элементарное ученичество.
— Африканская жара что-нибудь значит.
— Жара, мороз... Все это приправа. Важна суть. Масштабы операции...
Пахло духами. Потом. Пол, слегка наклоненный к сцене, был выстлан паркетом. Скользить по нему не составляло труда, особенно вниз, к джазу. Каиров рассчитывал увидеть здесь Дорофееву. Но женщин танцевало много, преимущественно молодых.
В антракте Каиров подошел к Жану. Сказал:
— Вы большой мастер своего дела.
— Стараюсь, — ответил Жан, расстегивая ворот рубашки.
— Мой приятель, к сожалению покойный, — Каиров вздохнул, — майор Сизов был большим поклонником джаза.
— Я знаю. Он часто приходил на танцы.
— Значит, вы были знакомы? — обрадовался Каиров.
— Жан! — позвал саксофонист. — Пошли в буфет! Нас угощают пивом.
— Приду, — ответил Жан, — через пару минут.
Кругом разговаривали люди. Передвигались, толкались... Каиров взял Жана за локоть и увлек за кулисы.
— Я вас вот о чем хочу спросить, молодой человек. Последние четыре месяца мне не довелось видеть Сизова. Скажите, не заметили ли вы в его характере уныния, беспокойства?.. Короче, только между нами, не мог ли мой друг сам наложить на себя руки?
— Не знаю. Я видел Сизова в тот самый вечер, накануне его гибели. Он был весел. Мы немного поговорили.
— О чем говорили?
— Так, о пустяках.
Пропыленные бархатные занавеси темно-лилового цвета тяжело свисали с потолка, отбрасывая широкие и густые тени.
