Виталий Гладкий - Приключения-91

Он с размаху ударил ее оземь. Она страшно, коротко взвизгнула. И затихла.

Сердце у меня зашлось. Я перестал испытывать страх. Я должен разорвать их на куски, чего бы мне это ни стоило. Я задушу их. Сейчас. На месте. Вот этими самыми руками.

И тут я сначала... даже не увидел, а скорее услышал... Хряск. Мощный глухой удар. Сзади. По спинам им, по головам. Наотмашь.

Кто? Откуда?

Это было так неожиданно.

Старик. В глазах гнев и безумие, в руках толстый березовый кол.

Крики, стоны. Кровь.

Он добивал их... Мой избавитель... Павел Никодимыч Хопров... Он защищал человека, которого никогда прежде не видел, не знал.

Но тогда я испытывал только ужас... Кажется, что-то кричал. Не помню. Ушел ли я, уполз, убежал? И как вынес Цыпу? Ничего не помню.

Бедный старик...

За стеной что-то звякнуло и разбилось.

— Бабуля хулиганит, — сказал Севка. — Хорошо привязал?

— К лавке.

— Сиди. Не убежит.

Изместьев вынул кассету.

— Вот. Теперь вам известно все. Пожалуйста. На ваше усмотрение. Я свое слово сдержал. Можете действовать дальше.

— Сгодится, — Севка сунул кассету за пазуху.

— Приморили, — показал Иван на Хопрова. — Уснул наш хозяин.

— Герой.

— Поехали?

— Минутку, — попросил Изместьев. — Что вы решили?.. Мне важно знать, чтобы как-то располагать своим временем... Приготовиться... Когда вы передадите кассету следователю?

— А хоть завтра.

— Что ж... будь, что будет, — задумчиво сказал Изместьев. — Н-да... Я был на что-то годен в этой жизни... Прощайте, молодые люди. — Он промокнул платком потный лоб. — Кстати, вы смело можете показывать на меня. Я вас увлек, убедил, спровоцировал. Это моя идея — допросить больного старика. Все организовал и осуществил я один, а вы лишь при сем присутствовали. Вы — свидетели, зрители, понятые. Вы следили за тем, чтобы эксперимент проводился по возможности корректно. И только. Договорились?

— Посадят, Алексей Лукич.

— Не беда. Это не самое худшее.

— Нет, Агафон-то, — вспомнил Севка запись на пленке. — Прикол.

— Дым! — вскрикнул Иван.

Севка резко развернулся.

— Писец.

Они выскочили на веранду.

— Дверь! Наружную!

— Вышибай!

— Не видно ни фига!

На полу, привязанная к лавке, суматошно ворочалась Тужилина, пытаясь отползти от разбитой лампы и сбить огонь на горящей одежде. Севка, согнувшись и разгребая руками дым, пробрался к наружной двери и бахнул ее ногой, сорвав с крючка. Иван на четвереньках подполз к хозяйке и, обжигаясь, нащупал и выдернул у нее изо рта кляп. Она долго и глухо кашляла, потом заорала дико: «Аа-аа!» — и он сдернул с себя куртку, и стал лупить ее по бокам и спине.

— Окна! Где ведра? Воды!

— Старик!

Изместьев бросился назад, в комнату, быстро наполнявшуюся дымом. Растворил окно и выбросил магнитофон в сад. Хопров очнулся от криков — дым ел ему глаза, он часто моргал, гневно мычал и плямкал губами. Изместьев сгреб его в охапку, снял с постели и бегом понес из дому. На веранде Севка один сражался с огнем — обмотав тряпкой руку, срывал горящие занавески, швырял их на пол и затаптывал, выдергивал шпингалеты, распахивал окна. Иван вытаскивал волоком надрывавшуюся криком Тужилину.

Огонь пожирал оконные рамы, стойки. Вспыхнула лавка. Жар, дым, треск.

— Воды! Ведра!

Севка догнал во дворе Ивана, и вдвоем они перенесли Тужилину через дорогу.

— Без толку, — сказал Севка. — Сгорели.

Тужилина как-то странно затихла. Иван приложил ухо к ее груди.

— Живая? — волновался Севка, оглядываясь на горящий дом. — Дышит?

— Вроде, — сказал Иван.

Неподалеку, в канаве, в высокой сохлой траве лежал навзничь Хопров и водил перед лицом корявыми скрюченными пальцами.

Вернулся с магнитофоном Изместьев.

— Звонить! — кричал он. — Срочно звонить! Пожарникам! «Скорую помощь»!

Пламя прорвалось сквозь крышу, длинно высветив деревню и пустое шоссе. Защелкали калитки в близлежащих домах.

— Допрыгались! — сказал Севка. — Слышь? Кончай.

Обхватив руками голову, Иван сидел рядом с тяжко постанывающей Тужилиной и качался.

— Ты чего? Кончай. Ты чего?

Иван повалился ничком в траву и зло, со стоном, стал рвать с корнем придорожный сорняк.

— Едут, — сказал Изместьев.

Справа, слепя фарами, на большой скорости приближалась черная «Волга». Водитель всполошно сигналил, поджимая к обочине сбегавшихся на огонь.

Метрах в двадцати от горящего дома машина остановилась. Первым на дорогу выскочил Кручинин. За ним Гребцов и еще двое.

— Слышь? — ткнул Севка Ивана. — Андрюху привезли.

— Виктор Петрович! — крикнул Изместьев.

Кручинин немедленно подошел.

— Как вы здесь оказались? А что это? — Он заметил в траве Тужилину и Хопрова. — Что с ними? Живы?

— Поджог совершил я. По неосторожности.

— Пожарников вызвали? А «Скорую»?

— Не успели, — сказал Севка.

— Васин! — обернувшись к машине, крикнул Кручинин. — Возьми Гребцова и ноль-один. Быстро! Остальные — ко мне! Носилки есть?

— Откуда, Виктор Петрович?

— Давай на руках! Тут двое!

— Виноват один я, — снова сказал Изместьев.

— Разберемся, — отрывисто бросил Кручинин. — Куда вы дели бороду? Тоже сожгли?

— Мы поможем? — предложил Иван.

— К машине! Все! Быстро! И ни с места без моей команды!

Кончилось бабье лето.

Похолодало. Небо стало тяжелым и низким. Изредка сеял дождь, и день убывал на глазах.

Изместьев сильно сдал за последние несколько дней.

Когда все было готово и они приехали его брать, он нисколько не удивился. Казалось, у него не осталось сил не только на удивление, но и вообще ни на что.

В сторожке его не оказалось — хотя дверь была распахнута настежь. Некогда прибранное, чистенькое, аккуратное его жилище теперь выглядело запущеннным — словно обитает здесь горький неисправимый пьяница, которому уже на все наплевать.

А обнаружили они его на той самой поляне в лесу, на которой Кручинин впервые встретился с ним и заговорил. Он стоял у осевшей могилы под кленом, склонив голову, и молчал. Знакомая зеленая шляпа его, лежащая у ног исподом вверх, мокла в сырой траве.

Несомненно, он должен был слышать, как они подходили — сухо постреливал под ногами валежник, вспискивали спицы инвалидной коляски, — однако медленно обернулся лишь после того, как Кручинин его окликнул:

— Добрый день, Алексей Лукич.

Глаза Изместьева были мутны. Изможденный, грязно заросший щетиной, он пусто смотрел на следователя, двух милиционеров со штыковыми лопатами, на Яшу в коляске и Катю, пугливо стоявшую рядом, и хмурил припухлые брови, казалось, припоминая, где их мог видеть.

— Сожалею, что побеспокоили, — сказал Кручинин. — Но что делать, если мы оказались правы. Не только я, но и вот этот замечательный молодой человек в коляске... Помните?.. Исполнилось тело желаний и сил, и черное дело он совершил...