Картинки – как будто бы про меня, а будто бы и нет - Никита Белугин
Я терпеть не могу врачей и никогда не обращался к ним в жизни, но теперь всерьёз задумался, чтобы попросить хотя бы любого прохожего вызвать мне Скорую. Я встал с корточек и снова попытался идти; голова болела, но уже без выстрелов. То что выстрелы прекратились, обнадёжило меня. Я шёл медленно, — рожа моя, очевидно, была вся в крови, — благо, был вечер и кровь не бросалась в глаза случайным встречным, хотя, кое-кто и замечал, тут же отворачиваясь и идя восвояси с испуганными глазами.
Как я и сказал, я не биолог там какой-то, и ведать не ведал что со мной происходило. Не знаю, может быть с километр мне удалось пройти и наконец я не вытерпел. На пути попалась аптека; меня будто что дёрнуло в неё войти, ведь ещё за мгновение я и не планировал этого поворота.
— У меня денег нет. Вызовите мне Скорую, пожалуйста. — обратился я к фармацевту каким-то расстроеным уродским голосом.
Фармацевт была слегка полная черноволосая татарочка лет тридцати. В глазах её я увидел ужас, а после первого испуга мелькнуло и сострадание. Она без лишних слов взяла свой телефон и стала вызывать помощь.
Я сел в угол, на пол, так как не хотел пачкать мягкую кушетку своей одеждой, что была вся в больших пятнах земли. Мне хотелось лечь на пол, но я сдерживался из приличия, так как и без того напугал бедную женщину; да и просто было стыдно, хотя никого из посетителей не было, но ведь в любую минуту кто-нибудь мог войти.
Стыд мой был, впрочем, недолог, — его хватило минут на пять, а все эти пять минут я постепенно скатывался по стене, пока наконец совершенно не переместился на пол.
Как и дурман от наркоты, как и чувство любви — не опишешь словами то, что чувствует больной человек, — и это, кстати, одна из главных проблем в той же медицине при выставлении диагнозов. Я лежал по большей части с закрытыми глазами, так как яркий свет с потолка сильно слепил меня, но я был в сознании. Я до сих пор не могу вспомнить того момента, как я стал уходить в кому…
Последние разы, когда я смотрел, я успел увидеть татарку, как она принесла мне две каких-то таблетки и стакан воды. Мне было не охота пить эти таблетки, — я не верил, что они помогут, а сил на их поглощение я потратил бы зря. Тем не менее, она не побрезговала и придержала мою голову, чтобы я таки их проглотил и запил водой.
И вот самое, что мне запомнилось и что до сих пор меня удивляет, это виденье действительности в те моменты, когда я ещё был в сознании и мог видеть последние разы. Это удивительно, мои глаза были будто двумя маленькими окошками, от которых я как бы отдалялся внутрь… Да, вспоминать это сейчас легко, но тогда это было архи как страшно. Ведь что есть страх — это неизвестность, — а о таком я не слышал даже никогда, не говоря уж, что ничего подобного не испытывал и представить не мог.
Я всеми силами пытался не потерять связь с Миром, но окошки становились всё дальше и дальше, и что было дальше в действительности, я не знаю. Знаю только, что Скорая приехала и увезла меня. Знаю, что в коме я провёл несколько дней.
Я стал самым стыдным образом кричать о испуга: “Помогите, пожалуйста! Позвоните ещё раз в Скорую! Я умираю! Господи, помогите! “ Но реальность становилась всё дальше от моего взора и я совершенно утонул где-то внутри себя.
Что я видел и чувствовал находясь на том свете, — а никак по-другому это не называю, — я описывать не буду, потому что придётся добавить тогда ещё одну главу и в ней опять извиняться перед читателем, что снова обманул его терпение.
* * *Как читатель наверно и догадывается по логике рассказа и к чему он шёл — этот сукин сын Славик вылечил меня от наркомании. Ну и конечно, как бы он вылечил меня без этой стервы Кати!
В больнице я провалялся почти месяц, но побои не прошли даром. Первое время, где-то с полгода у меня случались такие странные приступы — я порой неожиданно в какой-то момент не мог понять где я и что происходит… Нет, я всё видел как и прежде, и вобщем-то понимал, но опять эти ощущения, которые не поддаются человеческому языку, — у меня будто бы земля из под ног уходила, если сравнивать с физическими ощущениями, будто бы гравитация пропадала и меня тянуло в неизвестном направлении, — что само по себе пугает одной уже этой неизвестностью, не говоря о паранои, о том смертном страхе, когда вдруг предполагаешь, что сейчас может быть умрёшь.
Употреблять я больше не употребляю. Я спортом занялся. Услышь я эти слова с полгода до того, как им занялся — «Спорт — ты жизнь» — я бы глупо усмехнулся. Но спорт действительно — жизнь. И даже не физическая, — а занялся я им именно, когда мне было плохо на душе и я не знал как помочь себе. Мне вдруг пришла мысль поотжиматься, — чтобы отжиматься не нужны же никакие снаряды? И отжимания сбили процентов десять от моей депрессии. С тех пор, сначала, когда подавляла депрессия, я отжимался, а потом и без депрессии, не стесняясь никого, шёл на турники возле дома и там выкладывался на сколько мог, делая по многу подходов в разных стилях жима.
Машину я свою продал и долги раздал, — в том числе и дяде Вадиму. С этим лисом, кстати, я обрубил всякие сношения, и недавно не стал даже приветствовать его, когда он, проезжая мимо на своём «Лэндкрузере», смотрел на меня, — я отвернулся и прошёл мимо.
Не знаю, даст ли бог мне
