С. Бельский - Куда ворон костей не заносил. Рассказы
Столкновения между пришельцами и детьми Солнца начались только тогда, когда мужики стали валить вековой лес и убирать с полей могильные камни. Сойот Ван-Ган, одетый в праздничную белую рубаху, в сопровождении трех старшин племени, явился на берег речки, где жили русские, и обратился к ним с цветистой речью.
— Мы заняли эту страну, когда горы были в два раза выше, чем теперь, и леса выходили далеко в пустыню. Мы были уже стары, когда ваш народ еще не существовал, и теперь перед нами вы все, приходящие с севера, то же, что мелкая трава у подножия тысячелетнего дерева. Мы не запрещаем вам жить здесь, собирать плоды, размышлять и писать на камнях ваши короткие мысли, но не трогайте леса и земли! Они наши с того времени, когда с Солнца спустились первые люди.
Долго и хорошо говорил Ван-Ган, но речь его не произвела на пришельцев никакого впечатления.
— Тут земля ничья! Иди и жалуйся!..
Ван-Ган подумал и ответил:
— Я буду жаловаться предкам.
— Кому хочешь! Нас отсюда теперь никто не сгонит: мы первые расчистили лес и будем рубить его дальше, пока не засеем все хлебом, от горы до лесков. Кончилась ваша Сойотия!
Ван-Ган не знал, как ему поступить. Всякое насилие запрещалось законом предков, но по преданию сойоты исчезнут, когда упадут старые деревья и камни с древними надписями будут сдвинуты с своих мест.
Русские начали пахать, и жирная земля покрылась первыми глубокими бороздами, сбегавшими по склону горы от древнего кладбища до ручья.
Сойоты долго думали и, наконец, решили затопить поляну, занятую русскими. Они загородили ручей, дождались пока вода в искусственном бассейне поднялась в рост человека, и ночью разрушили плотину. Мутный, холодный поток ринулся с гор, ломая деревья, выворачивая камни, и в несколько минут смел начатые постройки, стога сена, закрыл песком вспаханное поле.
С этого времени в стране Солнца, затерянной на границе двух великих пустынь, началась беспощадная война. Здесь некому было судить, некому решать, на чьей стороне справедливость и право.
Только Солнце, великое, вечное светило, заглядывая миллионами глаз в чащу леса, видело, как древние люди, словно стая белых птиц, прячась в расщелинах скал и густой зелени, плотным кольцом окружали новый поселок, следя за каждым шагом переселенцев, и как русские медленно расширяли свои владения, углубляясь все дальше и дальше, под густые своды векового леса.
IIВ жаркий июльский день над Саянами прошла гроза. Холодный ветер и потоки мутной воды, обгоняя друг друга, ринулись в Солнечную долину. С грудами песка и щебня в русский поселок спустился, подгоняемый бурными северными вихрями, господин Кравчинский, бывший помещик, антрепренёр, шулер и золотоискатель.
Отворив, или, вернее, отставив дверь, закрывавшую вход в крайнюю избу, Кравчинский снял фуражку с красным околышем и, всматриваясь в темные углы, крикнул звонко и повелительно:
— Здравствуйте, ребята! Принимайте барина.
Через час он сидел за столом, ножки которого были врыты в землю, что придавало ему вид первобытной постройки, пил водку, закусывал медвежьим окороком, моченой черемшой и снисходительно слушал рассказы о сойотах, о спорах за землю и леса, о богатстве Солнечной долины.
Громче всех переселенцев кричал старик Липат. У себя на родине, в Полтавской губернии, он тридцать лет сидел на мельнице, под которой между вербами, в глубоких омутах водились золотистые караси и жил корявый, глупый чорт. Этот чорт долго вел борьбу с Липатом и наконец, выгнал старика в Сибирь на Амур, оттуда перекинул в Акмолинскую степь и гнал его дальше, до Саян, до Китая, до границ мертвой пустыни.
— Теперь идти некуда, и жил бы тут, — говорил Липат, — а они гонят, твердят, что сорок тысяч лет на этом месте сидят! а ты докажи, что сделал за тысячу лет. Камни не трогай, потому что закон не позволяет, а как же человеку без хлеба?
Маленькая, седая борода Липата тряслась от скрытой злобы, и, спеша высказать все, что у него наболело в душе, он дергал Кравчинского за рукава, садился, вскакивал и не давал никому говорить.
— Постой! кто это они? — спрашивал Кравчинский, играя брелоком цепочки из нового золота.
— Сойотия, вот кто! — кричал Липат. — Разве это порядок! Мы целину поднимали, а они её с горы водой залили… Заговорили все разом, но у Кравчинского составился уже готовый план, смелый и широкий, как все те планы, которые выгнали его из старой усадьбы и кружили по свету, от Петербурга до Тихого океана.
— Слушайте меня, пусть кто-нибудь сходить к сойотам и позовет сюда… Ну, кто у них там, король, что ли. Скажите этому королю, что его начальство требует.
— У них, у сойотов, старик Ван-Ган, но только он к нам не пойдет! — ответили из толпы.
— Я ему покажу, не пойдет! — вскипел Кравчинский, — есть у них оружие?
— Никак нет, они палками и камнями, и так наловчились, что если где орех, или яблоко, так не целясь попадают.
Кравчинский достал из кармана револьвер и сказал медленно и торжественно:
— Теперь я тут распоряжаюсь. Поняли? Вы знаете, что бывает тому, кто противится власти? Знаете, откуда идет власть?
— Орел! — радостно зашептал Липат. — Этот уж не спустит, уставит порядок…
— Тише! — крикнул Кравчинский. — Вот вы трое, берите ружья. Ну, марш! — Кравчинский выпил две рюмки водки и двинулся к двери.
Сойоты еще издали увидели направлявшихся в их сторону, через лужи и камни, кучку вооруженных людей, и трусливо спрятались в лесную чащу. На поляне рядом с каменной летописью, начертанной на древних могильных плитах, остался один Ван-Ган. Он стоял, опираясь худым телом на обломок скалы, и казался таким же древним, как леса и камни за ним.
В лице и фигуре старика было столько величия и благородства, что каждый почувствовал бы невольное уважение к этому человеку, готовому защищать свой народ, религию и могилы.
Но Кравчинский привык всегда и везде видеть только себя, и в эту минуту он отдал бы год жизни за то, чтобы зрителями были не трое полтавских мужиков в высоких сапогах, с дешевыми берданками в мозолистых руках, а хотя бы та публика, которая обиралась в клубе, где он два года счастливо играл в карты.
— Надо бы поосторожнее, — сказал отставной солдат Ефим. — Как бы из леса камнем не хватили!
Но Кравчинский умел быть смелым. Он даже не взглянул на стену высоких лиственниц, на которых заходящее солнце развесило золотые щиты.
Встреча двух великих людей, от которых зависела участь древнейшей страны в мире, произошла около белого могильного памятника, имевшего форму лодки с отбитой кормой. По одну сторону камня стоял Ван-Ган, по другую Кравчинский. Минуту они молча смотрели друг на друга.
