Густав Эмар - Новая Бразилия
Они накладывали руку на всякое дело и запускали лапы во всякую мошну. Они держали себя, как стая воронов, алчных и голодных, смотревших на Бразилию, как на завоеванную страну, которую безжалостно и бесстыдно эксплуатировали.
Негодование было всеобщее, ропот недовольства и ненависти раздавался повсюду, и вскоре вспыхнуло восстание в Пернамбуку. Это восстание, как и всегда бывает с такого рода единичными восстаниями, было подавлено; судебные палаты судили и приговаривали без устали, тюрьмы и места заключения стали тесны. Были и казни, были и ссылки, и изгнания. Напрасные кары — и бесполезно пролитая кровь! Веяние шло из Европы, там тоже были революции в Неаполе, в Испании и даже в Португалии, которая тоже восстала; конституционная Португалия призвала обратно своего короля. Кортесы вновь мечтали о великих экспедициях, о богатых колониях и о былом величии Португалии.
Бразилия со своей стороны требовала двух вещей: независимости и конституции.
Но раз король уедет, правительство исчезнет, а власть переселится в Лиссабон, то что станется с независимостью Бразилии? Она вновь превратится, в силу новых декретов кортесов12 и короля, в провинцию или колонию Португалии, и тогда где ее конституция?
Оставалось выбирать между упадком и революцией!
Бразилия колебалась не долго: пошумев и поволновавшись вдоволь, она отпустила с миром короля Жоана VI и его двор. Ради проформы она послала своих депутатов к кортесам и выжидала лишь решительного момента, собираясь с силами и готовясь к делу.
Ответ, полученный из Лиссабона, где снова водворился двор, был резким и многозначительным.
Бразилию разделяли на провинции, с отдельным губернаторством в каждой, причем и губернаторы, и вся окружная администрация подчинялись ведению и судебной власти метрополии.
Мало того, даже принца-регента отзывали.
Какое же значение придавал король Жоан VI своему слову и своим обещаниям? В своем указе от седьмого марта 1821 года не говорил ли он и не подписывал ли собственноручно, что он «соглашается по своей доброй воле и полному искреннему убеждению и желанию со всеми требованиями и постановлениями португальской конституции, которую он предполагает применить ко всем трем своим государствам?» Не упоминает ли он в этом самом декрете, или указе, о том, что «двадцать четвертого февраля того же года он, совместно со своей королевской семьей, дал торжественную клятву в том, что будет всегда соблюдать и поддерживать вышеупомянутую конституцию во всех своих владениях»? И это при всем народе и войске Рио. Жоан VI был король старого закала и пошиба — как видно, не все они еще вымерли, — он считал свои прерогативы безусловными и стоящими выше всякого рода обязательств. У него и дух, и совесть были строго «феодальные», а потому он не столь ответствен за свои деяния, как другие, которые, понимая значение справедливости и законности, тем не менее, смотря по обстоятельствам, то дают обещание, то берут его обратно по своему произволу.
Но народ не так понимает данное слово и святость клятвы. И вот, видя утрату своих прав в заявлениях кортесов, Бразилия восстала.
Во всех провинциях, в Мараньяне, Пара, Пернамбуку, Баии — словом, повсюду были временные жунты; эти революционные администрации в начале движения боролись против Жоана VI за конституцию и находились в ту пору в самом тесном единстве с португальскими войсками, требовавшими также присяги конституции. И этому-то дружному требованию португальских войск и бразильского народа сопротивлялась медлительная королевская власть! Но на этот раз вопрос был несравненно более важный, то был почти что вопрос жизни и смерти, — вопрос о независимости!
Европейские португальцы — солдаты, чиновники, администрация, колонисты — все встали на сторону кортесов, короля Жоана VI и метрополии. Они имели повсюду, во всех городах и провинциях, сильных сторонников, каковыми являлись генералы, гарнизоны, богатые землевладельцы и коммерческие фирмы. Все эти люди в течение целых трех столетий, наследуя от отца к сыну и земли, и должности, и промышленность, дорожили правительством, даровавшим им все эти блага, и не желали расставаться с землей, на которой выросли и разбогатели.
Бразильцы же были раздроблены, разрознены, города и провинции соперничали между собой. Революционные комитеты, или жунты, были разрознены, плохо организованы, не обладали ни единством мысли, ни единством действий, страдая от отсутствия предводителя. Были, конечно, и горячие, благородные порывы, было немало геройства и священных подвигов, но были и личные счеты, и вражда, и взаимная зависть друг к другу трибунов и деятелей, и самообожание ораторов, и похвальба военной удалью, словом, все недуги молодого народа, нарождающейся нации и пробуждающегося народного сознания, от которых всегда страдали все революционные перевороты. Но, несмотря на отсутствие единства и всякого рода беспорядки и неурядицы, все же Бразилия в конце концов изгнала бы чужеземцев, до такой степени декрет кортесов возмутил всех и взволновал все провинции. Когда поднимается целый народ во имя одной общей и ясной цели, то все войска и военные силы — ничто, и рано или поздно и гарнизоны, и крепостные стены падут сами собой перед мощной силой народной воли.
Впрочем, на этот раз в драме участвовало еще третье лицо, человек деятельный, энергичный, обладавший острым умом, готовый на борьбу и не желавший сойти со сцены.
Это был дон Педру Браганзский, сын Жоана VI и наследник трех королевств. Теперь он стал исторической личностью, и с ним не мешает ознакомиться поближе.
Дон Педру Браганзский прибыл вместе со своим отцом в Бразилию в пору французского нашествия. Ему, смелому и ловкому молодому человеку, не по душе была кабинетная работа, и он искал развлечения в охоте и смотрах, почти не принимая участия в политике и правительственных делах. Такую жизнь дон Педру вел с 1808 по 1820 год.
Это была натура живая, сангвиническая, из числа тех богатых энергией горячих натур, которые, когда их пыл умерен разумным воспитанием и образованием, а инстинкты направлены в хорошую сторону, страстно увлекаются всем прекрасным, совершают подвиги добра и становятся героями; если же они предоставлены самим себе или плохо направлены и необузданны, то предаются безумным излишествам и почти всегда губят себя.
Теперь посмотрим, какого рода вещи прежде всего преподавались юному принцу, дону Педру?
Все мелочные подробности и правила придворного этикета, все феодальные предрассудки, культ привилегий рода и происхождения и абсолютные прерогативы власти были внушаемы ему.
Но, к счастью для него, дон Педру имел прекраснейшего учителя — время! На его глазах происходили революции и катастрофы без конца; перед ним проходили войны; нарождались и развивались различные идеи. Он понял, что средние века отошли в вечность, канули в лету навсегда и что приходится следовать новому течению. Из этого произошло то, что в характере его и во взглядах получилась какая-то раздвоенность: с одной стороны, человек прошлого века, играющий в декреты, олицетворяющий собой сильного, нарушающий советы и собрания, словом, попирающий чужую личность и чужие права, а с другой стороны — человек своего времени, своего века, постоянно возвращающийся к новым влияниям: независимости, конституции и человеческому праву. Португальская революция с ее программой, основанной на сардинской конституции 1812 года, сильно взволновала Бразилию. Провинция Мараньян пристала к ней, Баия назначила временную жунту, а в Рио народная манифестация приняла размеры почти революции.
