Роберт Говард - Тень Вальгары
– О, Боже! – пробормотала она, хватаясь руками за голову. Затем, пошатываясь, подошла к германцу и, встав возле него на колени, перерезала веревки.
– Как ты меня нашла? – спросил Готтфрид, еще не веря, что все это наяву.
Соня подошла к столу и рухнула на стоявший рядом стул. Увидев кувшин вина, она схватила его и принялась жадно пить, затем вытерла рот рукавом и взглянула на Готтфрида все еще усталым, но уже вполне осмысленным взглядом.
– Я видела, как ты ушел со стены, и поплелась за тобой. Я была еще настолько пьяная от бойни, что едва соображала, зачем это делаю. Но тут я заметила, как эти псы повели тебя куда-то в темноту, и потеряла вас из виду. Но потом я наткнулась на твой шлем – он валялся на улице – и решила позвать тебя. Ну и что все это значит?
Она схватила стрелу и развернула пергамент. Очевидно, Соня умела читать по-турецки, но она перечла письмо раз пять или шесть, прежде чем смысл написанного дошел до ее сознания. Сверкнув глазами, она гневно взглянула на армян. Шорук уже сидел, в ужасе ощупывая рану на голове; Рупен лежал, корчась и булькая.
– Свяжи-ка их, братец, – велела она, и Готтфрид подчинился. Пленники смотрели на девушку с откровенным ужасом.
– Это послание адресовано Ибрагиму, Главному визирю, – резко сказала она. – Зачем ему нужна голова Готтфрида?
– Из-за раны, которую германец нанес султану при Мохаче, – с трудом произнес Шорук.
– Так значит, это ты, дерьмо собачье, взорвал мину у ворот Карнтнера! – горько улыбнулась Соня. – Ты и твой ублюдок и есть те самые предатели. – Она взяла в руки пистолет. – Когда Зриньи узнает об этом, конец ваш не будет ни легким, ни скорым. Но сначала, старая свинья, я собираюсь повеселиться и разнесу башку твому выродку прямо у тебя на глазах...
Старый армянин издал вопль, полный ужаса и отчаяния.
– О, бог моих предков, молю о милосердии! Убей меня, пытай меня, но только избавь от этого моего сына!
В это мгновение новый звук прорезал тишину – огромный колокол, казалось, сотрясал воздух.
– Что это? – крикнул Готтфрид, инстинктивно схватившись за пустые ножны в поисках оружия.
– Колокола Святого Стефана! – радостно воскликнула Соня. – Они возвещают о победе!
Она прыгнула на истертую временем лестницу, и Готтфрид устремился за ней. Они вышли на полуобвалившуюся, прогибающуюся крышу, где – на наиболее прочной части – стояла древняя камнеметательная машина, похоже, недавно восстановленная.
Башня возвышалась над сходящимися под углом крепостными стенами; дозорных здесь не выставляли, поскольку эта часть укреплений была практически непреодолимой. Часть старинного бруствера и древний глубокий ров, отделенный крутым естественным земляным скатом от главного рва, не оставляли атакующим ни малейшего шанса добраться до города.
Предатели имели возможность обмениваться здесь посланиями, почти не опасаясь разоблачения. Используемый метод угадать было нетрудно. Вниз по склону, как раз в пределах дальности полета стрелы, виднелся огромный, словно случайно забытый, щит из бычьей шкуры, натянутой на деревянную раму. Именно в него летели помеченные стрелы с донесениями.
Готтфрид окинул взглядом турецкий лагерь и вдруг увидел пляшущие языки пламени, обесцвеченные первыми лучами восходящего солнца. Внезапно до его ушей донеслись страшные, нечеловеческие вопли, заглушаемые до этого громким перезвоном колоколов.
– Янычары сжигают пленных, – с горечью сказала Соня.
– Рассвет Судного дня, – в замешательстве пробормотал Готтфрид, ошеломленный зрелищем, представшим перед его глазами.
С башни они могли видеть почти всю равнину. Под холодным свинцовым небом она представляла собою жуткое зрелище, и даже солнечный свет не мог скрасить эту картину. Повсюду, насколько хватало глаз, на земле лежали мертвые тела.
А оставшиеся в живых покидали равнину. Уже исчез с возвышенности Земмеринг огромный шатер Сулеймана – также как и остальные, поменьше – в долине, и голова длинной колонны скрылась из виду, затерявшись среди холмов где-то на востоке.
Внезапно крупными белыми хлопьями повалил снег.
– Прошлой ночью они сделали последнюю попытку, – сказала Рыжая Соня. – Я видела, как офицеры гнали их кнутами, посылая на наши мечи. Этот ужас больше не повторится.
Снег продолжал валить, покрывая опустевшую равнину белым саваном.
Янычары срывали безумное разочарование на беззащитных пленниках, бросая их живыми – мужчин, женщин, детей – в огонь, который они разожгли пред сумрачными глазами своего повелителя, султана, Великолепного и Великодушного. Все это время колокола Вены звонили и гремели, не переставая, словно они взывали к небесам вместе с людьми, испытавшими на себе "милосердие" Сулеймана.
– Смотри! – крикнула Соня, схватив Готтфрида за руку. – Акинджи пойдут в хвосте колонны, прикрывая ее с тыла.
Даже с такого расстояния они увидели крылья грифа, развевающиеся среди темных копошащихся фигур, и зловеще поблескивающий шлем, украшенный драгоценными камнями. Перепачканные порохом Сонины руки сжались так, что ногти впились в побелевшие ладони.
– Он уходит, ублюдок, превративший Австрию в выжженную пустыню! Сколько загубленных им душ летят сейчас за его погаными крыльями, вопя об отмщении! Но, по крайней мере, ему хоть не досталась твоя голова!
– Да, она мне самому еще пригодится, – мрачно пробормотал гигант.
Зоркие глаза Сони внезапно сузились. Схватив Готтфрида за руку, она поспешила к лестнице. Они уже не видели, как в этот момент Николас Зриньи и Пауль Бакиш выехали из ворот во главе крошечного отряда изможденных австрийцев – чтобы попытаться спасти пленных. Вдоль турецкой колонны вновь зазвенела сталь. Акинджи, свежие и полные сил, жестоко отражали атаки храбрецов. Чувствуя себя в полной безопасности, Михал-оглы презрительно усмехался над нелепым поступком этих неверных. А вот Сулейману, ехавшему в главной колонне, казалось, уже ни до чего нет дела. Он выглядел как покойник на собственных похоронах.
Вернувшись в нижнюю комнату, Рыжая Соня поставила ногу на стул и, уперев подбородок в кулак, грозно уставилась в полные страха глаза Шорука.
– Сколько стоит твоя жизнь, старый пес? – спросила она.
Армянин молчал.
– А что ты дашь за жизнь своего выродка?
Старик дернулся, как ужаленный.
– Пощади моего сына, принцесса! – взмолился он. – Все, что угодно... я заплачу... все заплачу!
Соня уселась на стул и скрестила руки на груди.
– Я хочу, чтобы ты послал сообщение.
– Кому?
– Михалу-оглы.
Армянин вздрогнул и облизал пересохшие губы.
– Скажи, что надо сделать, и я выполню, – прошептал он.
