Николай Внуков - Один
Пружинная петелька на нижнем конце булавки сойдет за ушко для привязывания лески. Острую часть загну крючком. А остальное надо отломить.
Я вынул из кармана перочинный нож и принялся за работу.
На одной стороне граненого шила, которое входило в набор ножа, имелись насечки вроде пилки для ногтей. Я надрезал этой пилкой булавку у самой петельки и отломил ненужную часть. Потом сунул острый конец булавки в паз, куда входило лезвие ножа, когда он закрывался, и осторожно согнул. Получился вполне приличный крючок. Я спрятал его в карман куртки и начал мастерить леску.
Я уже говорил, что среди моего имущества оказался капроновый шнурок метра в полтора длиной. Такими шнурками привязывались к линькам[2] на катере планктонные сетки. Шнурок состоял из еще более тонких шнурочков — каболок, — свитых вместе. Их было шесть штук. Я распустил шнурок на каболки и связал их вместе. Потом нашел подходящую палочку, одним концом привязал к ней получившуюся леску, а на другой конец двойным затяжным узлом прикрепил крючок. Здесь, на острове, можно рыбачить без удилища — залезай на скалы, которые выдаются в море, и забрасывай. Там сразу же глубина. Только вот из чего сделать наживку? Я решил, что для наживки поймаю небольшую рыбку где-нибудь на отмели и разрежу ее на куски.
Итак, удочка есть. Теперь только дождаться, когда кончится дождь.
А он все шумел снаружи, медленный, нудный, холодный. С листвы дерева, у которого я натянул палатку, вода каскадами стекала на парусину.
А если бы я не нашел на берегу этот кусок покрышки и не сумел бы добыть огонь? Ни в каком шалаше не спасся бы от потоков воды и замерз бы теперь, как щенок…
Ветки, которые я наломал вчера вечером, промокли и разгорались медленно, нехотя. Надо было набросать целую кучу на огонь, чтобы они сначала подсохли. Я заметил, что сырые ветки дают более плотные и жаркие угли.
Будь у меня рыба, жарил бы ее сейчас, нанизав кусочки на палочки, и жизнь не казалась бы такой серой.
Чтобы отвлечь мысли от еды, я стал мастерить вторую удочку про запас.
Не знаю, как я пережил этот день.
От голода очень хотелось пить, и я несколько раз ходил за водой к бочажку с той банкой, в которой принес угли. Я ухитрился даже вскипятить воду в банке и напился горячего, а потом сварил несколько саранок. Но вареные они оказались еще хуже, чем сырые. Хотя бы немного масла и соли…
К вечеру дождь усилился да еще начался ветер. Он тяжело налетал на дерево и палатку, забивал внутрь струи воды. Чтобы не залило костер, я перетащил огонь внутрь жилья, а ветками для топлива загородил вход. Стало тепло, но дымно. Глаза разъедали слезы.
Дождь барабанил по парусине так, будто палатку снаружи забрасывали камнями. Я провел ладонью по скату покрышки. Он был влажным, но не протекал.
Подбросил несколько веточек в костер и задумался.
Очень недурно жилось колонистам на острове Линкольна у Жюля Верна! У них имелся невидимый покровитель — капитан Немо, — который всегда выручал в самые трудные минуты. И инженера спас, и ящик подбросил с оружием, инструментами и даже фотоаппаратом, и пиратов перебил, и хину подложил Герберту, когда тот умирал от малярии. Вот попали бы они на мой остров с одним только перочинным ножом в кармане да пластмассовой расческой, из которой ничего путного не сделаешь, — интересно: чем бы все кончилось?
У них на острове жили разные птицы и звери, а я за три дня видел здесь только трех больших серых чаек. Все эти дни я жевал только саранки и ослабел так, что все время шумит в голове, клонит в сон и двигаться совершенно не хочется. А двигаться надо, иначе отдашь концы. Если бы я не двигался, а сидел как пень на одном месте, не нашел бы парусину, эту саранковую поляну, не добыл бы огонь да палатку бы не построил…
Я проснулся среди ночи оттого, что ветер как сумасшедший рвал палатку с колышков. Костер давно погас, только несколько угольков тлело у входа. Дождь лупил такой, что казалось, началось наводнение. Один бок у меня отсырел, и я весь дрожал, как кусок студня.
Я подполз к углям, подтолкнул на них полусухие обгорелые ветки и начал раздувать огонь. Ветви шипели, угли стали меркнуть, их оставалось совсем мало — три-четыре красные точки во тьме. Я бросился в низкий конец палатки, вынул из полиэтиленового свертка, где хранились палочки и лучок для добывания огня, сухую дощечку — неприкосновенный запас на всякий случай — и начал щепать ее ножом.
Скоро костер снова горел, а в палатке стало не продохнуть, но тепло. Я наломал веток из своего запаса и понемногу подбрасывал их в огонь.
Сквозь водопадный шум дождя слышалось, как у берега ревут волны. Представляю, что делается там сейчас!
…А вдруг меня никогда не найдут или найдут тогда, когда я уже буду…
Один, совсем один на этом промокшем насквозь острове, и никому нет до меня дела. И если даже я буду лежать и умирать в этой палатке, похожей на собачью конуру, ничего не изменится вокруг. Все так же будет полосовать кусты ветер, так же будут грохотать волны у скал, так же уныло стоять деревья и лить с неба вода. И некого позвать, не к кому прижаться, не от кого услышать слова… Кругом равнодушный мокрый мир, для которого ты ровно ничего не значишь, вроде комара, барахтающегося в ручье.
А где-то там, на юге, есть люди. Ходят друг к другу в гости, сидят у телевизоров, смеются, обедают, спят в теплых постелях… И этим людям тоже нет до тебя никакого дела, умри ты здесь хоть тысячу раз. Они даже не знают, что ты есть на свете.
Забавно, ведь действительно: кто знает, что ты живешь на свете? Ну, отец, мать. Ты для них самый близкий, самый дорогой человек. Потом разные тетки, дяди. Дальше — соседи, мальчишки и девчонки твоего класса. Сотрудники станции, да и то не все. И наверное, больше никто. Для того чтобы тебя узнало много людей, нужно быть или писателем, или киноактером, знаменитым спортсменом или ученым. Нужно быть полезным человеком. А так ты ничто. Живешь и живешь, как травина в поле…
Я вспомнил свое коричневое пушистое одеяло, чашку, из которой любил пить чай, письменный стол, за которым делал уроки, книги.
А ведь всё книги!
С каким восторгом глотал я страницу за страницей этого несчастного «Робинзона Крузо» и толстого «Таинственного острова», как мечтал сам оказаться на необитаемом клочке суши посреди океана! Мне казалось, что я-то не пропаду, оставшись один на один с природой, что ловко буду находить выходы из разных трудных положений и многое сумею сделать даже лучше, чем делали герои книг.
Помню, когда мы оказались в архипелаге этих уютных на вид обломков суши, у меня вдруг мелькнула мысль ночью, незаметно от всех, прыгнуть за борт и саженками поплыть к одному из островов.
