Джек Лондон - День пламенеет
За второй день они сделали больше пятидесяти миль, а на ночь расположились неподалеку от границы между Аляской и Северо-Западной Территорией. Остальной путь, за исключением последнего короткого пробега по Дайя, находился на территории Канады. Пользуясь тем, что дорога хорошо утоптана и снег не шел, Пламенный рассчитывал на четвертую ночь разбить лагерь на Сороковой Миле. Он поделился своими соображениями с Камой, но на третий день температура стала подниматься, и они поняли, что нужно ждать снега: на Юконе всегда теплеет, когда идет снег. Кроме того, в тот день на пути попались хаотические ледяные глыбы, тянувшиеся на расстоянии десяти миль, и им без конца приходилось перетаскивать на руках через льдины нагруженные сани. Собаки почти никакой пользы не приносили, но они вместе с людьми были измучены тяжелым переходом. Им пришлось лишний час провести в пути и нагнать только часть потерянного времени.
Проснувшись наутро, они увидели, что одежда их покрыта слоем снега в девять дюймов толщины. Собаки были погребены под снегом и с большой неохотой покинули свои уютные гнезда. Этот выпавший снег затруднял путешествие. Полозья саней не скользили по нему, а один из людей должен был идти впереди и пробивать тропу лыжами, чтобы собаки не проваливались в снег. И снег этот отличался от снега в странах с умеренным климатом. Он больше походил на сахар. Подброшенный вверх — он разлетался со свистящим шумом, как песок. Жесткие сухие снежинки не сцеплялись между собой, и из них нельзя было скатать снежный шар. Снег состоял не из хлопьев, а из кристаллов, крохотных ледяных кристаллов. Скорей то был не снег, а иней.
Погода стояла теплая, не больше двадцати градусов ниже нуля, и путники, с поднятыми наушниками и болтающимися рукавицами, обливались потом. В ту ночь им не удалось попасть на Сороковую Милю, а когда на следующий день они прибыли в лагерь, Пламенный задержался там на одну минуту, чтобы захватить почту и добавочный провиант. На следующий день они расположились лагерем в устье реки Клондайк. Начиная с Сороковой Мили они не встретили ни одной живой души, и им проходилось самим пробивать себе тропу. В ту зиму еще никто не ездил по реке на юг от Сороковой Мили, и возможно, что за всю зиму они были единственными путешественниками. В те дни Юкон был пустынной страной. Между рекой Клондайк и Солт-Уотер у Дайя пролегло шестьсот миль покрытой снегом пустыни, и только в двух пунктах на протяжении пути Пламенный мог встретить людей: на Шестидесятой Миле и в Форте Селькирк — уединенных глухих торговых станциях. Летом можно было встретить индейцев в устьях рек Стюарт и Уайт и на озере Ле-Барж, но Пламенный знал, что зимой они уходят за стадами оленей назад в горы.
В ту ночь, расположившись в устье реки Клондайк, Пламенный, окончив вечернюю работу, не лег спать. Будь здесь белый человек, он поделился бы с ним своими ощущениями. Он привязал свои лыжи, оставил собак, свернувшихся в снегу, и Каму, тяжело дышавшего под кроличьими шкурами, и взобрался на плоскогорье, тянувшееся над высоким берегом. Но сосны мешали ему смотреть; он двинулся дальше и поднялся на склон горы. Отсюда он мог видеть Клондайк, текущий с востока, и величественный изгиб Юкона; вниз по течению высилась огромная белая масса — гора Мусхайд, ясно вырисовывающаяся при свете звезд. Лейтенант Шватка дал ей название, но он — Пламенный — первый увидел ее, задолго до того, как этот неустрашимый исследователь перешел Чилкут и спустился вниз по Юкону.
Но Пламенный лишь мельком взглянул на гору. Его внимание сосредоточилось на широком плато, окаймленном глубокой рекой, — здесь легко можно было бы устроить удобные пристани для пароходов.
— Славное местечко для города, — пробормотал он. — Можно разбить лагерь на сорок тысяч человек. А нужна только золотая жила. — Некоторое время он размышлял. — Десять долларов на сковороду — и здесь будет такая толкотня, какой Аляска еще не видывала. А не здесь, так где-нибудь поблизости должна появиться жила. Мысль недурная — присматривать местечко для города.
Он постоял еще немного, глядя на уединенное плато и рисуя в своем воображении картину будущего. Мысленно он строил огромные торговые склады, трактиры и увеселительные заведения, длинные улицы с хижинами золотоискателей. А по этим улицам шли тысячи людей, перед складами стояли тяжело нагруженные сани, запряженные длинной вереницей собак. Он видел, как тяжелые сани тянулись по главной улице и вверх по замерзшему Клондайку, к тому воображаемому месту, где должна открыться жила.
Он засмеялся, прогнал видение, пересек плато и вернулся к лагерю. Он закутался в мех, но через пять минут открыл глаза и сел, удивляясь, что еще не спит. Затем посмотрел на индейца, спавшего рядом, на золу умирающего костра, на собак, свернувшихся в снегу и прикрывших носы своими волчьими хвостами, посмотрел на четыре лыжи, стоймя воткнутые в снег.
— Черт возьми, как меня разобрала эта жила! — прошептал он. Мысли его вернулись к покеру. — Четыре короля! — Он усмехнулся своим воспоминаниям. — Вот это была игра!
Он снова лег, натянул на уши мех, закрыл глаза и на этот раз заснул.
Глава V
На Шестидесятой Миле они возобновили запас провианта, прибавили к своему грузу еще несколько фунтов писем и продолжали свой путь. Начиная с Сороковой Мили дорога была не проложена, и до самого Дайя они не думали найти утоптанную тропу. Пламенный великолепно выносил путешествие, но сумасшедшая скорость сказалась на Каме. Из гордости он молчал, но результатов легочной простуды скрыть было нельзя. Лишь микроскопический кусочек был затронут морозом, но болезнь развивалась, вызывая сухой частый кашель. Слишком сильное напряжение кончалось приступом кашля, и тогда он походил на припадочного. Глаза наливались кровью и выпячивались из орбит, а слезы сбегали по щекам. Дым от поджаривающегося сала вызывал пароксизм, длящийся полчаса; и он старался держаться в стороне, когда Пламенный занимался стряпней.
День за днем пробирались они по мягкому неутоптанному снегу. Это была тяжелая, однообразная работа; подъема, с каким они летели по твердому снегу, быть не могло. Здесь требовались тяжелые, непрерывные усилия. То один, то другой должен был идти впереди и утрамбовывать лыжами рыхлый снег. Под тяжестью человека лыжи погружались на добрых двенадцать дюймов в мягкую массу. При таких условиях передвижение на лыжах требовало иных мускульных усилий, чем при обыкновенной ходьбе. Ногу нельзя было поднимать и двигать, сгибая колено. Ее следовало поднимать перпендикулярно. Когда лыжа вдавливалась в снег, ее нос упирался в вертикальную снежную стену в двенадцать дюймов вышиной. Если нога при подъеме слегка сгибалась, нос лыжи проникал в эту стену и опускался вниз, а задний конец ударял по ноге. Таким образом, с каждым шагом приходилось поднимать ногу на двенадцать дюймов, а затем уже сгибать ее в колене.
