Вахтанг Ананян - Пленники Барсова ущелья
И этот момент наступил.
После купания ребята сидели у костра, посвежевшие, повеселевшие. Только Шушик, уединившись с Асо, что-то терпеливо объясняла ему, — кажется, грамматические правила.
— Нам надо обсудить несколько новых событий, происшедших за последние дни, — официально объявил Ашот. — Прежде всего — Чернуха.
— Ну, что тут обсуждать? Чернуха есть овца. Она родила и пришла вслед за ягненком, — зевнув, сказал Гагик. — Давайте-ка лучше подумаем, как нам сберечь медвежье мясо, чтобы оно до весны не испортилось.
— Не испортится, не бойся. Пусть себе лежит в том холодном углу, уцелеет. А ты вот скажи, почему Чернуха родила именно сейчас.
— Э, не все ли мне равно?
— Нет, не все равно, — ведь ягнята Чернухи принесут нашей ферме большую пользу. Это, — Ашот указал на новорожденного, — уже новая порода овец. Они не станут погибать зимой от холода, а корм будут искать под снегом.
Асо так обрадовался, как радуются только простодушные люди.
— Верно! — воскликнул он. — Новая, выносящая холод порода! Мой отец с ума сойдет от радости!
— Радоваться можно, — рассудительно сказал Гагик, — но сходить с ума не следует. Не пора ли нам обедать, Ашот? Ведь мясо…
— Потерпи, Гагик, мы ведь только что начали… Ашоту дай только волю — до света будет говорить о животных, о природе. Разговор о «морозоустойчивом» ягненке навел его на новую мысль.
— А кто знает, какой вред принес колхозу нынешний ранний снег? — неожиданно спросил он.
— Часть хлопка осталась под снегом.
— Нет, Шушик, хлопок можно будет собрать и весной, хотя качество его будет не то. Но вот виноградные лозы мы, конечно, не успели прикрыть землей, они оказались на холоде и замерзнут. Пойдем, пока день впереди, в Виноградный сад, там все и выясним.
В саду они вскопали снег, подняли лежавшие под ним лозы и нашли под ними опавшие ягоды винограда. Ночной мороз прихватил их и сделал твердыми, как орешки.
— Ах, прошли те счастливые денечки, когда мы ели свежий виноград! — вздохнул Гагик. — И зачем ты нас сюда привел? Чтобы напомнить о счастливом прошлом?
— Нет, — сказал Ашот. — Мы должны обрезать лозу и прикрыть землей. Асо, дай сюда ножик, а вы возьмите топор и прорубите в земле канавку.
Когда достаточное количество черенков было собрано и зарыто в землю, Ашот присел на камень.
— Да, — торжественно сказал он, — немало горя мы здесь хлебнули, но ради одних этих черенков стоило пострадать. Ведь они дадут возможность колхозу разбить новый сад, и в этом саду не нужно будет зарывать лозу осенью и весной отрывать: здешняя лоза привыкла к морозам.
Асо с удивлением увидел, что слова Ашота необычайно обрадовали и Гагика, и Шушик, и даже Саркиса. Проводя все дни свои с овечьими стадами, он не мог понять всего значения этого открытия так, как поняли его дети виноградарей. Они-то знали, с какими трудами и расходами связаны ежегодные осенние и весенние работы в виноградных садах. Тем более, что эту работу и механизировать-то очень трудно. Каждую осень после сбора урожая не только все колхозники были заняты тем, что укрывали лозу, но приглашали для этого людей из горных районов, лишь бы успеть. А если зима, как в этом, 1953 году, наступала внезапно, лоза гибла, и целых три года надо было ждать, пока начнут плодоносить новые кусты.
Дикий виноградник Барсова ущелья мог многое подсказать виноградарям — ведь и эту лозу посадил человек. Часть ее в зимние холода погибла, другая приспособилась к суровым природным условиям, к холоду, к засухе, и давала урожай. Она одичала, так как не было человека, который ухаживал бы за ней, зато с годами приобрела особую жизнестойкость, сопротивляемость невзгодам, болезням.
Все это ребята прекрасно поняли и потому с воодушевлением принялись за работу. Они прорыли канавы — траншеи и заботливо укрыли в них большое количество черенков.
— Вот это дело! Из-за этой нашей лозы сюда, может, и ученые приедут, — сказал Ашот.
Пока ребята работали, к ущелью незаметно подкрались сумерки, в расщелинах скал сгустился туман.
— Будь он неладен, этот поток! — подмигнув товарищам, сказал Гагик. — Не унеси он моего аба, я бы сейчас Шушик прикрыл.
Асо понял намек и погрозил Гагику дубинкой.
— А ведь верно: в полдень в бане парились, а сейчас тоже как из бани — все мокрые. Идем-ка, — распорядился Ашот, — не заболеть бы.
С еще большим нетерпением ожидали теперь ребята того дня, когда вернутся в село. Ведь не с пустыми руками они придут, а с ценными, полезными находками. И люди смогут сказать, что даже запертые в скалах, оторванные от жизни пионеры села Айгедзор думали о своей стране, сделали для нее кое-что хорошее.
Все дышало в этот вечер миром. Певуче гудела новая печка, распространяя приятное тепло. Ни дыма, ни копоти не было теперь в пещере, воздух был чистый и свежий.
Чернуха, кажется, уже убедилась в том, что барс не может ожить. Она спокойно лежала у него под боком и мирно пережевывала жвачку.
Асо снова вынул свою волшебную свирель, и ее сладкие, мелодичные переливы переносили ребят на зеленые луга Кавказских гор, в мир чистых душою пастухов-кочевников.
Асо играл, а Чернуха, жуя травинку, чутко вслушивалась в звуки свирели. Так, слегка склонив голову, слушал своего хозяина и друг его Бойнах. Ягненок уютно пристроился на своем обычном месте — на коленях у Шушик. Даже ночью девочка не расставалась со своим любимцем и засыпала, обняв его. Вероятно, в благодарность за это с особенной нежностью относилась к Шушик Чернуха.
Она тоже ложилась поближе к девочке и, не спуская глаз с ягненка, до самого рассвета не переставая жевала жвачку.
В этот вечер другой питомец Шушик, ежик, почему-то вовсе не вышел из своего убежища, и это было странно.
Шушик пошла за ним, принесла к печке, но ежик был необычно скучный, вялый, ни на что не реагировал.
— Заболел мой ежик… — расстроилась девочка. — Посмотри, Ашот: он не бегает, не ест.
— Засыпает. В зимнюю спячку впадает, не буди, — объяснил Ашот. — Давай отнесем его в гнездо.
Они наполнили впадину в стене сухими листьями и травами и уложили на них ежика.
— Пусть никто его не беспокоит, он уже уснул… до марта месяца, — сказал Ашот.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
О том, что было бы, если бы…
На сорок пятый день своего плена, сытно поужинав, ребята уселись вокруг печки и долго молчали, думая каждый о своем.
Саркис сидел, мрачно опустив свою большую голову. Чем больше он сближался с ребятами, тем все более задумчивым и молчаливым становился. Большая внутренняя борьба происходила, по-видимому, в сердце мальчика.
