Джефф Лонг - Преисподняя

— Мы с Верой много раз это обсуждали, — сказал Мустафа. — Конечно, нужно выполнить огромное количество исследований. Но если судить по окаменелостям, которым миллион лет, то получается: хейдлы изготовляли орудия и даже умели извлекать металлы из руды намного раньше людей. Когда человек еще только пытался обтесать один камень другим, хейдлы делали из стекла музыкальные инструменты. Как знать — быть может, и огнем люди не сами научились пользоваться. Быть может, нас научили хейдлы. И вот: перед нами жалкие существа, опустившиеся до дикого состояния, целыми поколениями прячущиеся в норах. Печально, ничего не скажешь.

— Вопрос вот в чем, — сказала Вера, — отразился ли упадок на всех хейдлах без исключения?

— Сатана, — подхватила Дженьюэри. — Самое важное — коснулось ли это его?

— Не видя его, трудно сказать. Но всегда существует разница между вождем и его народом. Вождь — отражение своего народа. Вроде как Бог наоборот. Мы — его отражение? А может, он — наше отражение?

— Вы хотите сказать, что вождь никуда не ведет? Что он, наоборот, идет за темной массой?

— Именно, — сказал Мустафа. — Даже самый изолированный от людей деспот — представитель своего народа. Или же безумец, — Мустафа обвел рукой вокруг, — вроде рыцаря, что построил замок на вершине горы в скалистой пустыне.

— Может, он такой и есть, — предположила Вера, — независимый, одинокий. Обособленный от других из-за своей гениальности. Бродит по миру, то наверху, то внизу, отрезанный от своих, в надежде найти путь к нам.

— Мы ему так сильно нужны? — спросила Дженьюэри.

— А почему бы и нет? Что, если наша цивилизация, наше умственное и физическое здоровье — их единственное спасение? Что, если мы для них — или для него — олицетворяем рай, так же как их темнота, невежество и жестокость олицетворяют для нас ад?

— И Сатана устал быть Сатаной? — спросил Мустафа.

— Ну, а то! — не выдержал Персивел. — Как там еще? Предатель из предателей, иуда всех времен, змей жалящий? Крыса, бегущая с корабля.

— Или же разум, планирующий свою собственную трансформацию, — сказала Вера. — Разум, который страдает из-за своей участи. И пытается понять, может ли он освободиться.

— А что, собственно, не так? — спросил Фоули. — Разве смерть Христа не означала то же самое? Или загадка Будды? Их Спаситель заходит в тупик. Ему надоедает быть спасителем. Ему надоело страдать. Это значит, наш Сатана смертен, вот и все.

Дженьюэри вытянула розовые ладони — словно половинки разрезанного фрукта.

— Зачем столько изобретать? — спросила она. — Есть и более простое объяснение. Может, Сатана хочет договориться? Может, он так же отчаянно ищет кого-то вроде нас, как и мы его.

Фоули нервно крутил карандашом, чертя в воздухе желтые круги.

— Как раз об этом я и думал! — сказал он. — По правде сказать, я считаю, что он нас уже нашел.

— Что? — спросили одновременно трое собеседников.

Даже Томас отвлекся от своих мрачных мыслей и поднял глаза.

— Как предприниматель, я на опыте усвоил одну вещь — любая идея не приходит к одному человеку. Идея приходит одновременно к людям разных культур, разных языков, разных взглядов. Почему же идея о перемирии должна быть исключением? Что, если мысль о соглашении или переговорах пришла не только нам, но и Сатане?

— И вы утверждаете, что он нас нашел?

— А почему бы и нет? Мы разве невидимки? Деятельность «Беовульфа» продолжается по всему миру уже полтора года. И если Сатана хотя бы наполовину так умен, как мы думаем, он о нас слышал. И отыскал. И возможно, даже находится среди нас.

— Это абсурд! — закричали все.

Но дальше слушали внимательно.

— Придерживайся фактов, — потребовал Томас.

— Конечно факты… — сказал Фоули. — Факты ваши собственные, Томас. Разве не вы предположили, что Сатана может сойтись с каким-нибудь вождем, таким же отчаянным, таинственным, внушающим страх, вроде него самого? Наподобие того, в джунглях, которого отправился искать Десмонд Линч. Еще, помню, вы предположили, что Сатана, возможно, захочет основать колонию на поверхности земли, где-нибудь на виду, в государстве вроде Бирмы или Руанды, в краю таком глухом и суровом, что никто не смеет пересечь его границы.

— По-вашему, я и есть Сатана? — насмешливо спросил Томас.

— Вовсе нет.

— Слава богу. Тогда кто же?

Фоули напрягся.

— Десмонд, — ответил он.

— Линч? — рявкнул Гольт.

— Я вполне серьезно.

— Что ты говоришь? — запротестовала Дженьюэри. — Бедняга пропал. А вдруг его загрызли тигры?

— Быть может. А что, если он прятался среди нас? Подслушивал наши мысли? Ждал вот такого шанса, шанса встретиться с каким-нибудь правителем и заключить соглашение? Зачем ему тогда долгое прощание?

— Глупости!

Фоули аккуратно положил желтый карандаш рядом с блокнотом.

— Ну, посмотрите: кое в чем мы согласны. Сатана — обманщик. Мастер маскировки. Живет обманом и притворством. И старается заключить сделку — ради мира или убежища — не важно. Мы только и знаем, что сенатор Дженьюэри видела Десмонда последней, когда он направлялся в джунгли, туда, куда никто не решается забираться.

— Вы понимаете, что говорите? — спросил Томас. — Я сам его выбрал. Я знаю его десятки лет.

— Сатана терпелив. У него уйма времени.

— И вы считаете — Линч с самого начала нас обманывал? Использовал нас?

— Совершенно верно.

Томас был печален. Печален и решителен.

— Скажите это ему самому, — заявил он.

Иезуит поставил свою коробку на стол среди тарелок с фруктами и сыром. Под почтовой упаковкой оказались восковые печати дипломатической почты.

— Томас, что за срочность? — в недоумении спросила Дженьюэри.

— Доставили три дня назад, — сказал Томас. — Прислали через Рангун и Пекин. Именно потому я вас и созвал.

Голова Линча была покрыта какой-то смолой. Ему бы не понравилось, во что превратили его густую шотландскую шевелюру, которую он обычно аккуратно расчесывал на пробор. Под приоткрытыми веками белели камни.

— Ему выкололи глаза и вставили голыши, — пояснил Томас. — Возможно, он был еще жив. И наверное, был жив, когда они сделали еще кое-что. — Он вытащил связку человеческих зубов; на некоторых остались следы клещей.

— Зачем ты нам это показываешь? — прошептала Дженьюэри.

Мустафа уткнулся взглядом в тарелку. Фоули безвольно опустил руки на подлокотники. Персивел был поражен: у них с Линчем вечно происходили политические стычки. Теперь у сторонника социализма рот был закрыт, кустистые брови прилипли ко лбу, и Персивел понял, что до конца своих дней будет сомневаться в твердости своих убеждений. Каким храбрецом оказался его противник!