Сочинения в трех томах. Том 1 - Майн Рид
Оба отряда двигались параллельно по берегам пропасти. Главные силы остались в наблюдательном положении, бросая время от времени друг на друга взгляды, полные ненависти и вражды. Ни малейшее движение не могло остаться незамеченным; отряды стояли в открытой местности и не могли дать никакого подкрепления своим удалявшимся товарищам. Знамена мира развевались на обоих берегах, но воины держали лошадей оседланными и взнузданными, готовые скакать при первом подозрительном движении противника. Обе стороны с недоверием ждали, что будет.
Глава XIX
БИТВА В ЧЕТЫРЕХ СТЕНАХ
Заброшенный рудник находился в самом овраге; шахты, вероятно, с большим трудом выдолбленные когда-то среди скал, походили на погреба или на пещеры. Небольшой ручей протекал по дну оврага. По берегу ручья виднелись закоптелые хижины и другие постройки, наполовину развалившиеся. Вокруг них росли кактусы и другие колючие кусты. К руднику с обоих берегов шли вниз крутые тропинки, сходившиеся среди развалин.
Оба отряда остановились у хижин и обменялись сигналами. После коротких переговоров навагой предложили оставить пленных на береговых вершинах под охраной двух человек с каждой стороны; остальные восемнадцать человек индейцев и столько же охотников должны сойти вниз к рудокопным постройкам, там выбрать место для совещаний, а перед началом их выкурить вместе трубку мира. Это предложение Сэгину не улыбалось: он понимал, что в случае разрыва битва и даже победа над восемнадцатью индейцами не принесет ему при таких условиях никакой пользы. Прежде чем охотники после победы успеют добраться до белых пленниц, два навагоя, к ним приставленные, угонят их назад, а то (страшно подумать!), пожалуй, и перебьют беззащитных женщин.
Сверх того, он знал, что церемония с трубкой мира есть только проволочка времени, желательная для индейцев и опасная для них. Всякую минуту мог подоспеть отряд Дакомы. Но неприятель настаивал на своих предложениях, и пришлось уступить.
Охотники слезли с лошадей, спустились к ручью и там очутились лицом к лицу с навагоями. Несколько минут прошло в молчаливом рассматривании друг друга. Условие насчет «разоружения» было в одинаковой степени приведено в исполнение обеими сторонами: ручки томагавков у одних и пистолетов и ножей у других торчали самым невинным образом из-под плащей.
Наконец взаимный осмотр кончился и приступили к делу. Тщетно искали удобное место, чтобы все могли усесться в кружок и приступить к трубке мира.
Сэгин предложил устроиться в одной хижине, лучше других сохранившейся. Ее осмотрели, это оказалась старая кухня-плавильня, разные принадлежности ее и сейчас валялись на полу. Хижина состояла из одной большой горницы с очагом посредине, на котором лежали уголья, застывшие много лет тому назад. Двое людей затопили очаг, остальные уселись на камнях и на полу вокруг очага.
Генрих, опускаясь на землю, услышал за собой визг и обернулся: к нему на грудь с радостным визгом бросился Альп; изъявлением восторга не предвиделось конца. Но вот наконец они уселись в два полукруга.
Тяжелая дверь еще висела на заржавленных петлях, окон не было, и для света дверь была оставлена отворенной. На очаге запылал огонь, и трубка, закуренная крайним навагоем, стала медленно переходить от одного к другому. Сэгин заметил, что навагой вместо того, чтобы пыхнуть раза два из трубки, курили долго, помногу и вообще тянули время. Когда очередь курить дошла до охотников, трубка быстро пошла из рук в руки. Предварительный, так называемый «обряд миролюбия» был кончен, начались переговоры.
С первых же слов капитан почуял опасность. Навагой вообще, молодые в особенности, приняли какой-то вызывающий тон, которого охотники не могли терпеливо выносить, они не вынесли бы его и одной минуты, если бы не те горестные обстоятельства, в которых находился их предводитель. Из уважения к нему они хотя с трудом, но сдерживали себя, однако малейшая искра могла породить всеобщий пожар.
Первый вопрос, предложенный на разрешение, был о числе пленных. У навагоев их было девятнадцать, у белых — двадцать один, не считая Царицы и пяти мексиканок. Перевес был на стороне Сэгина, но индейцы не замедлили заявить претензию получить двух краснокожих за одну белую, объясняя это тем, что большая часть пленных, взятых в их поселении, почти дети. Сэгин объявил, что на такое бессмысленное требование он согласиться не может, но, не желая удерживать у себя пленных, готов отдать за девятнадцать белых всех своих, числом двадцать один.
— Двадцать один! — вскричал молодой навагой. — Я насчитал их двадцать семь!
— Шесть из общего числа принадлежат нам, это — мексиканки.
— Шесть белых! — вскричал индеец. — Их там было только пять. Где же шестая? Это, может быть, наша Царица? У нее белое лицо, и капитан по ошибке принял ее за бледнолицую.
— Ха-ха-ха, — раздался смех навагоев, — наша Царицу принять за бледнолицую. Вот так новости!
— Ваша Царица, если вы ее так хотите называть, — сказал Сэгин, — моя дочь.
— Как бы не так! — захохотали презрительно индейцы.
— Да, она моя дочь, — возразил Сэгин громким и дрогнувшим от волнения голосом.
— Не может этого быть, — ответил один из врагов. — Твоя дочь находится в числе наших пленных, мы знаем. Она бела, как снег горных вершин, волосы ее золотистого цвета, как браслеты на руках. А у нашей Царицы черные волосы и темное лицо. Среди нашего племени есть много женщин с такой же белой кожею, как у нее, а главное, волосы-то у нее черны, как вороново крыло. У нас дети одной семьи всегда похожи между собой. Я думаю, то же самое бывает и у белых. Если наша Царица, как ты говоришь, твоя дочь, то девушка, находящаяся у нас в плену, тебе не дочь. Ты не можешь быть отцом их обеих — так мало они друг на друга похожи. Но будет толковать об этом. Царица — нашего племени. Это дитя Монтецумы,
