Юрий Уральский - Поиск-90: Приключения. Фантастика
Так называемая научная фантастика, во многом шедшая на смену традиционным жанрам художественно-философского диалога, начиная с классической утопии-антиутопии, знаменовала изменение в новоевропейском сознании самого характера веры. НФ была рождена из веры в спасающие, благие силы прогресса, конкретно же науку и технику. Конечно, убежденность эта с самого начала исторически сопровождалась сомнениями и даже враждебностью — достаточно напомнить имена Свифта, Руссо, Мэри Шелли, Батлера. Со временем героическое амплуа науки в культуре становилось все более проблематическим и зловещим, а собственно научная фантастика возвращалась к своим жанровым праистокам, переходя в фантастику философскую, в измененный научно-фантастическим реквизитом и проблематикой новый «фантастический реализм». Но, вместе с подобными процессами, от НФ как бы отделилось и отдалялось обусловленное и оправданное верой в науку фактическое начало. До этого в широких слоях общественной психологии образы и «предвидения» научной фантастики помещались где-то на грани вполне возможного, что сильно подогревало интерес к ней, быстро приобретший мировые масштабы. Критика в определенный момент даже склонна стала расценивать НФ как «новую мифологию», ибо границы между фактами и фантазией в этой области действительно почти стерлись. Но когда лучшая часть жанра «вернулась со звезд» и влилась в литературу основного потока, произошла существенная культурная переакцентировка, переосмысление и размежевание всего жанрового спектра НФ. В художественно наиболее значительной своей ветви фантастика вновь стала просто литературой, однако введшей науку и технику в круг старых бытийных проблем. Лишившись квазифактического обоснования, санкционированного наукой, это направление НФ оставило за собой лишь ту меру достоверности, которая всегда отличала подлинное художественное слово. С другой стороны, продолжает процветать стандартизованная НФ, базирующаяся на некритичности широких слоев общественного сознания и апеллирующая к архетипам массового воображения, только обряженным в «научно-технические» условности. На повестку дня в лучшей части НФ вернулись все те вопросы, которые были сформулированы великими религиями Запада и Востока, в особенности христианством. Новейшая социальная проблематика — научно-технологическая, экологическая, политическая и т. д. — лишь придала вечным темам особый излом и непредвидимую ранее катастрофическую реальность общемирового масштаба. Войдя в зону современного апокалипсиса, мировая фантастика и совершила свою очередную внутрижанровую метаморфозу.
Параллельно с этими художественными переменами «научно-фантастическое» воображение самого вульгарного типа резко сместилось непосредственно в жизнь. Сегодня как никогда в новейшее время распространились разномастные суеверия с окраской НФ. Не только повседневные разговоры, но и средства массовой информации полны слухов об НЛО, контактах с инопланетянами, феноменальных достижениях экстрасенсов и т. д.; читаются соответствующие лекции, издаются монографии, учреждаются фонды поддержки исследований. Вся сфера тех явлений и доводов, которая впервые была представлена в книгах Джорджа Адамского и затем развита его продолжателями, в наши дни стала активным, живым достоянием широкого массового сознания. Бороться с подобными убеждениями средствами традиционного научного рационализма (как делал у нас, скажем, физик и популяризатор науки А. И. Китайгородский) вполне бесполезно. Пикантность ситуации любого из просветителей прежде всего в том, что само наличие инопланетян и даже мысль об их присутствии на Земле не противоречат научному мировоззрению. Наука не может априори отвергнуть возможность разумной жизни в иных галактиках, как и априори безусловно принять ее. В таких вопросах естествознанию остается только теория вероятностей и требование бесспорных фактических доказательств. Единственная реальная тактика научной критики в борьбе с суевериями — объяснить «свидетельства об инопланетянах» как неверно воспринятые естественные феномены, отнеся все не укладывающееся в такой анализ к слухам и домыслам. Но разве науке незнакомы несомненные факты, допускающие противоречивые объяснения? Разве принцип экономии сил в науке (придерживаться «простого», привычного объяснения) когда-то оправдывался в моменты открытий? И, наконец, не все факты, действительно наличные в этой области, допускают традиционное объяснение. Проблема еще раз сводится к иррациональной убежденности спорящих, и суеверная фантазия и научная логика остаются взаимонепроницаемыми как абсолютно несмешиваемые субстанции.
Пример с эволюцией взглядов советского астрофизика и популяризатора науки И. С. Шкловского может показать, какую роль в подобных вопросах играет общая интуитивная ориентация. Ученый, в свое время активно отстаивающий идею внеземных цивилизаций, впоследствии перешел к противоположной мысли об уникальности разума и нашем одиночестве во Вселенной. Что, кроме гамлетовского вопроса «Что благороднее?», могло стать логическим поводом подобного поворота? Научно обосновать эту эволюцию до конца ни сам И. С. Шкловский, ни кто-либо другой не в состоянии.
Но если так, вопросы закала и глубины предъявляемой нам иррациональной позиции и вправду получают решающее значение. А в таком свете подлинная религиозная вера неизмеримо предпочтительней суеверия. С другой стороны, суеверие несравнимо по ценности и с выверенной, глубокой научной трезвостью. Суеверие в принципе — плод поверхностной, несамостоятельной души и мысли. Рождается оно неспособностью «среднего человека», объективно и сознательно «такого, как все», к принятию бытийной ответственности, к самостоятельности, свободе. Проблематику эту классически выразил Достоевский в «Легенде о великом инквизиторе». В нашем веке о «бегстве от свободы» среднего человека немало писали. «Человек среды» (или «компактного большинства», «толпы», «массы») — в отличие и от народной личности, и от интеллектуала внутренне скован. Он решает основные вопросы жизни более имитативно, пассивно, чем самостоятельно и свободно, и охотно передоверяет большую ответственность различным авторитетам. Так было, с известными модификациями, во все эпохи, и новейшее время лишь интенсифицировало установки «человека среды», определив ими большинство культурных явлений.
В суеверии воплощается мощная тенденция массового воображения ставить между человеком и последними вопросами жизни таинственных и всемогущих посредников — от инопланетян до реального, но не менее загадочного по сути фюрера или вождя. На них и возлагается решение непосильных задач и тяжесть выбора в тревожащих всех ситуациях (ведя себя как все, «человек среды» и полагается на выбор, делаемый «за всех» кем-то со стороны). Посредники — промежуточный, как бы амортизирующий, слабо персонифицируемый, но личностный слой, который массовый человек интуитивно воздвигает между собой и риском и угрозами бытия, его непомерным для себя личностным вызовом. Предстояние верующего перед Богом, как и самостоятельное решение атеистом или агностиком важнейших земных вопросов, требует — в разной степени — ответственности, неотделимой от риска. Поступая как все, «средний человек» идет, как ему представляется, по линии максимальной безопасности (на деле, разумеется, иллюзорной), но психологически (до поры) самой комфортной.
