Сергей Бельченко - Фронт без линии фронта
Взяв вилы и окинув хозяйским оком стожок, Иван замечает непорядок — стожок покосился на сторону: кто-то выдернул из него несколько охапок сена. След ведет к ивняку. «Чи не хлопци, часом?» — думает Иван и идет к кустарнику. Раздвинул заросли, глядит и глазам своим не верит: сидит на охапке сена человек в военной гимнастерке, ногу перебинтовывает. «Лисовий?» — мелькает мысль. Осторожно отодвигается назад, но неизвестный вдруг оборачивается и смотрит на Ивана. Не растерявшись, крестьянин спрашивает:
— Не надо ль помочь, добрый человек?
Незнакомец поднимается и, прихрамывая, выбирается из кустов…
— Беда стряслася, дед, от своих отстал, — скороговоркой говорит незнакомец. — Слышь, бухают? Это наши уже на Шурдене воюют. А я вот тут… Осколком мины ногу цапнуло… — И, приметив возле стога лишь порожний возок, а на старике заплатанный кожушок, уже спокойно, даже несколько развязным тоном добавляет: — Может, старина, подкинешь меня до Шурдена? В долгу не останусь. А то мне туда до своих во как надо! — проводит он под подбородком ребром ладони.
Иван Загарий, почесав голову и пожав плечами, в нерешительности топчется на месте и затем, как бы в раздумье, говорит:
— Гм… А как же сено-то? Худоба без корма останется…
— Христом богом прошу, — умоляет незнакомец. — Хочешь, часы дам? — И он снимает с руки часы и протягивает крестьянину. — Бери, только до Шурдена довези.
— Ну, разве что за часы… это можно. — И крестьянин, изобразив на лице довольную мину, опускает часы в карман. — Тоди будемо собираться, — говорит он и деловито шагает к хуре, чтобы набрать сена.
Раненый ковыляет к стожку, садится на охапку сена и спрашивает:
— Если ехать не по шоссе, а проселочной дорогой, ближе будет?
— Ни, по шляху намного ближе, — отвечает старик. — Та мени все одно, куды скажете… — Вытянув из кармана часы, хитро улыбается: — За такий трофей не тильки до Шурдена, до самой Польши довезу.
— Тогда поезжай лучше проселочной!
— Что ж, проселочной так проселочной…
Иван поправляет сбрую и, положив на хуру охапку сена, подходит к раненому и услужливо говорит:
— Во, и готово! Опирайся, добрый человек, на мене и залазь на возок.
Незнакомец забирается на хуру и уже приказывает:
— Поторапливайся! Время дорого! А меня побольше сеном прикрой, а то от потери крови зябну… — И, поудобнее укладываясь на дне повозки, как бы между прочим, говорит: — Если кто остановит, обо мне молчи. Так будет лучше.
На землю опускаются густые сумерки. Кусты, лошадь, принимая причудливые, фантастические формы, постепенно исчезают во тьме. От реки тянет сыростью и прохладой.
Иван Загарий прикрывает раненого охапкой сена, берет в руки вожжи, и лошадка трогается с места.
На темном небосводе показываются первые звезды. Крестьянин, изредка посматривая на них, сворачивает на восток, поясняя:
— Во, и дорогу нашел короче, незабаром у Шудрени будемо… — и, пряча усмешку в усы, мурлыкает под нос тоскливую гуцульскую песню…
Со дна повозки раздается приглушенный голос:
— Ты чего похоронную затянул? И так тошно!
Наступает тишина… Кажется, стало еще темнее… «Нет, не мог я ошибиться», — думает старик, вглядываясь в непроницаемую тьму.
Лошадь уже не бежит. Изредка похрапывая, она медленно поднимается в гору. Незнакомец молчит. «Уснул», — решает Иван Загарий и прислушивается.
Дорога снова идет под уклон: колеса вертятся быстрее. Навстречу надвигается черная громада. «Сторожинец!» — определяет старик. В городе ни одного огонька.
Хура сворачивает к воротам двухэтажного кирпичного дома и, скрипнув всеми четырьмя колесами, останавливается.
— Приехали! Шурден! — громко объявляет Загарий. К возу подходят два вооруженных пограничника. Передний поднимает фонарь.
— Принимайте подарок, товарищи! — облегченно вздыхает крестьянин и почему-то вытирает рукавом лицо, хотя оно вряд ли могло вспотеть в довольно свежей ночной прохладе.
Из-под вороха сена появляется человек, оглядывается вокруг и, медленно свесив ноги с возка, пробует улыбнуться. Затем вдруг перевертывается через голову, одним махом спрыгивает с повозки и, охнув, бросается в глубь двора.
— Стой! Руки вверх! — раздается грозный окрик, и короткая очередь автомата раскалывает тишину.
— Не стреляй! — хрипловатым, слезливым голосом просит беглец. Деваться ему некуда…
Иван Загарий, показывая чекистам часы и рассказывая о том, где и как он встретил лисового, возмущенно говорит: «Советская власть нам свободу и землю дала, а он мне, проклятый сукин сын, трофей сует! Думал за часы купить!»
— Молодец, товарищ, вы правильно поступили, — благодарит крестьянина заместитель начальника Черновицкого управления НКВД — майор Алексей Иванович Меняшкин.
Обыскав задержанного, чекисты нашли у него только половину мужской расчески. На допросе он твердил лишь одно: «Красноармеец я! От своих отстал!» Он назвал номер воинской части и перечислил всех командиров, которые служили в ней. При проверке все совпало, и не было, казалось, никаких улик. Задержанный грозил, что пожалуется на чекистов, и, повысив голос, возмущенно кричал: «Безобразие! До чего дошли: своих хватают!» Но чекисты продолжали работу: майор Меняшкин послал на то место, где Иван Загарий обнаружил лисового, оперативную группу, которая должна была тщательно осмотреть все вокруг.
Результаты осмотра превзошли все ожидания: пограничная собака Буй отрыла под кустами завернутое в немецкое обмундирование удостоверение личности на имя Иосифа Кригера. С фотографии смотрело лицо задержанного в форме гауптштурмфюрера СД. Рядом лежали парабеллум, боевые патроны, микрофотоаппарат с непроявленной пленкой и две зашифрованные записки, спрятанные в гильзе. На кителе гауптштурмфюрера красовались два Железных креста.
— Однако ж важную привез нам птицу Иван Загарий! — восхищался Меняшкин. — Здорово перехитрил он прожженного фашистского разведчика, что тебе Иван Сусанин!
Когда найденные вещественные доказательства предъявили «красноармейцу», он тут же потерял всякое самообладание.
Стремясь «чистосердечностью» признаний вымолить себе жизнь, Кригер рассказал, что пробирался он на Шурден, чтобы попасть в лагерь банды Лугового. Перед ним стояла задача увеличить эту банду до полка и после этого ударить по коммуникациям наступавшей Красной Армии с тыла. Кроме того, он должен был с находящимся там же инструктором диверсионной фашистской разведшколы «Меструпп-24», которого именовали «Мазепой»[16], формировать группы диверсантов и забрасывать их в восточные районы Украины.
