Геннадий Гусаченко - Жизнь-река
Колпашево открылось высоким берегом, обрывистым и длинным, пристать к которому не представлялось возможным.
Несколько километров проплыл под неприступной природной стеной, подмываемой рекой. Глыбы глины то здесь, то там с шумным плеском обрушивались в воду. Старинные дома, построенные когда–то на удалении от обрыва, теперь оказались на самом его краю. Некоторые, покинутые жильцами, частью обвалились. Иные давно и вовсе пропали, вместе с надворными постройками замыты в ил, унесены течением.
Обрывы напоминают картинки из учебника ботаники: под верхними, плодородными слоями чёрной земли перемежаются желтоватые полосы глины и песка. А некогда закрытые постороннему глазу подвалы и погреба, подполья и мусорные ямы, открылись внутренней пустотой. Стенки их со стороны обрыва отпали. Видны перегородки, балки, брошенная в них рухлядь. Всё это схоже с рисунками на плакатах по гражданской обороне: внутренние ходы, настилы траншей и убежищ в разрезе и в увеличенном виде.
Но что это? По берегу бегут нарядно одетые парни, девушки, подростки. Старик–инвалид ковыляет за ними. Два мужика рубили баню, воткнули топоры в брёвна, соскочили со сруба, побежали следом. Рыбак смотал удочку, поднялся вверх по глиняным ступеням, выкопанным в обрыве, заторопился за всеми.
Куда они все бегут? Гуляющие парочки убыстряют шаги, чтобы не отстать от плывущего по реке плота. Показывают на меня, что–то кричат. Большая толпа устремляется вровень со мной. В общем крике не разобрать отдельных голосов. Руками знать дают: «Сюда плыви, к нам!»
В Колпашево я предполагал купить хлеба и лимонада, однако высоченному берегу–крепости, казалось, не будет конца. Я встал во весь рост, и придерживаясь за мачту, крикнул:
— Где можно причалить?
— Плыви дальше, там будет коса, — ответили мне.
И такое место нашлось у городской набережной, если можно так назвать песчано–галечную пологую часть берега, занятую пивными ларьками, кафешками, киосками, танцплощадкой. Но лучше бы я сюда не приставал! Лучше бы мне плыть ещё неделю без хлеба, и уж, тем более, без лимонада.
Я ещё не оправился толком от недавнего стресса, как адреналин вновь забурлил во мне, давая знать о себе повышенным сердцебиением. Меня и «Дика» буквально облепили десятки молодых людей. Наперебой расспрашивали, рассматривали плавсредство, умилялись, восторгались.
— Откуда? Из Новосибирска? Вот это да-а!
— Как же вы прошли столько? Такое наводнение!
— Сколько дней идёте? Как сделан плот? Из резинок? И не пропороли?
— Чем питаетесь? Рыбу ловите?
Бесчисленные вопросы как из рога изобилия сыпались на меня. Не зная, отвечать на них или спасать свой скарб, я вертел головой, тщетно пытаясь уследить, запомнить, кто и что взял с плота.
Память отца — фронтовой планшет с картами бассейна Оби…
Бинокль с рубиновым покрытием линз…
Китайская дуговая палатка — подарок Дениса Елисеева…
Водонепроницаемый фонарь и газовая плитка… Немецкий термос, преподнесённый сыном Виталием перед отходом в плавание и его солдатский котелок…
Нож с берестяной рукояткой — всё растащили чьи–то руки, всё пошло нарасхват. Рассматривалось с неподдельным интересом как что–то необычайное с летающей тарелки инопланетянина! Где, у кого какая вещь? Попробуй, усмотри здесь! Кто–то смотрит в бинокль, кто–то примеривает, оценивающе прикидывает болотные сапоги. — Надо же! Какие у него сапоги!
Кто–то ножом любуется.
— Ловко в руке сидит…
Пробуют лезвие пальцем, волос скребут на руке, проверяя остроту.
— Хорошая сталь! А ручка?! Видали, какая у него? Из бересты!
— Во-о! Котелок настоящий, солдатский!
— А это что? Печка газовая? Не хило мужик плывёт!
— Глянь сюда, Вован! Планшет военный! Во-о! Карты здесь! И тетрадки какие–то. Дневник!
Впечатление такое, словно я — Остап Бендер, еду впереди участников автопробега и меня встречает ликующий Козельск.
Или я — Фаддей Беллинсгаузен, вернувшийся из трёхгодичного кругосветного плавания после открытия Антарктиды, осаждаемый торжествующим Санкт—Петербургом.
На худой конец — космонавт, нечаянно приземлившийся на окраине Колпашево.
Симпатичная девчушка–выпускница школы, вручила букетик нарциссов, видимо, незадолго перед этим преподнесённый ей парнем. Он стоял рядом, держал подругу под руку, счастливо улыбаясь.
— А вас занесут в книгу рекордов Гиннеса? — протиснувшись сквозь толпу, полюбопытствовал мальчуган–пятиклашка, умненький очкарик–толстячок, похожий на тех, кого зовут «ботаниками».
— Нет, малыш, — торопливо отвечаю, — пытаясь успеть глазами за биноклем, переходящим их рук в руки.
— Я не малыш. Я — Коля. А почему вас не занесут в книгу рекордов Гиннеса? На таком плоту ещё никто не ходил.
Объяснять некогда. Не до него мне! Что станется с «Диком» после топота по его настилу десятков ног, после трогания оснастки и снаряжения десятками рук?
С безучастным видом я отошёл в сторону, надеясь на порядочность молодых колпашевцев как на некое чудо, совершенно немыслимое в тусующейся толпе в Новосибирске или в Бердске. Будь, что будет…
«Уазик» с надписью «милиция» тормознул на пригорке. Два дюжих молодца в форме сотрудников патрульно–постовой службы подошли, поздоровались, вежливо попросили предъявить документы. Пришлось разорвать целлофановую плёнку, в которую горячим утюгом оплавляя края, я запечатал паспорт и другие документы. Удостоверившись в моей законопослушной личности, милиционеры пожелали счастливого плавания и уехали.
Двое мальчишек неотрывно смотрели на меня. Кем я был для них? Может, они тоже, как и я в детстве, мечтают о дальних плаваниях и диковинных странах? О кораблях и морской форме? И я для них тот, кем был для меня тихоокеанец Мишка Захаров?
— Пацаны! — позвал я их. — Где здесь поблизости магазин?
Они сбивчиво объяснили. Бросить плот в окружении толпы и уйти? Нет, не могу. Я с надеждой глянул на безвестных обожателей, не сводящих с меня горящих глаз.
— Мальчики, сгоняйте, пожалуйста, в магазин! Пару буханок хлеба, две бутылки лимонада. Себе по жвачке возьмите.
Мелких денег не нашлось. Дал «пятихатку», как назвал пятисотку один из мальчишек. Слишком простые, доверчивые лица у этих колпашевских подростков, возможно, будущих «ушаковых, нахимовых, суворовых, кузнецовых, жуковых» и других великих флотоводцев и полководцев. Почём знать? Они с радостью согласились и припустили со всех ног.
Я присел на камень в ожидании, пока разойдётся публика, глазеющая на столь необыкновенное в их представлении плавательное сооружение.
