Правдивая история короля Якова - Анфиса Каховская
Судя по всему, не она одна испытывала подобное чувство. В тот момент, когда один из служащих театра начал уже тянуть залатанную, неопознаваемого цвета тряпку, которую здесь гордо именовали занавесом, полная девица, прорыдавшая басом весь спектакль, вдруг запрыгнула на сцену и повисла на шее у царевича, заливая его своими слезами, и чуть не уронила его. Все: и зрители, и артисты – дружно засмеялись. Эта толстушка своей несуразной выходкой, наверное, сумела выразить чувства всего зала.
Но царевич, как ни странно, совсем не рассердился. Он осторожно, но твёрдо оторвал от себя поклонницу, а когда она в непроходящем припадке любви попыталась напрыгнуть на него вторично, вдруг взял в руки её круглое, мокрое от слёз лицо и смачно поцеловал её в щёку. Зал взревел от восторга. Бедная толстушка, сражённая наповал, зашаталась и несомненно бы упала, если бы её не подхватил плечистый молодой артист, игравший друга царевича. Он бережно отгрузил её практически бездыханное тело на ближайшее кресло и убежал за занавес, скрывший уже остальных артистов.
Зрители тоже стали расходиться. Было уже поздно, всем завтра предстоял трудный рабочий день. Даже толстуха, поднявшись с кресла и бросив тоскливый взгляд в сторону занавеса, уныло поплелась к выходу, бормоча что-то себе под нос.
И только Дарина всё ещё стояла, не в силах заставить себя выйти. Её поразила смелость толстушки. И ещё. Было что-то ещё, что не давало ей покоя. Последний раз взглянув на сцену, она наконец покинула пустой зал. Ей многое надо было обдумать сегодня.
ГЛАВА ПЯТАЯ,
которая могла стать последней, но по прихоти автора вся эта история растянется ещё на много-много страниц.
– Две недели. Две недели! И всё псу под хвост! – Иларий вскочил. – Две недели мы везли эту Траву – и всё зря?
– Тише ты! – шикнул на него Пармен. – Незачем об этом сообщать всему городу. И сядь уже. Что за манера прыгать, как обезьяна!
– И ешь уже! – это Каролина сунула ему под нос миску.
Артисты сидели вокруг костерка, который разложили возле повозки. По случаю неожиданного похолодания все закутались в тёплые одежды. В Столице они устроились неплохо. В каждом городе, где они давали представление, как правило, находился пустырь вдали от шумных улиц, где можно было на несколько дней поставить повозку. Здешний пустырь был ничуть не хуже всех прочих, а может, и лучше. С одной его стороны торчала полуразрушенная каменная стена неизвестного происхождения, вероятно, остатки чьего-то дома, которая прекрасно укрывала от ещё довольно холодного весеннего ветра. Жилые кварталы начинались далеко за пустырём, вселяя надежду, что новосёлов никто не потревожит. Правда, с одной стороны этого райского местечка доносился весьма ощутимый запах свалки. Но какой же пустырь без свалки! Городские жители просто уверены, что все пустыри предназначены исключительно для того, чтобы перетаскивать туда то, что ужасно воняет.
В остальном здесь было вполне уютно. Если учитывать, что они не собирались оставаться тут надолго.
Затухающий костёр слабо мерцал в темноте, поздний ужин подходил к концу, но, против обыкновения, никто не спешил отходить ко сну. Все сидели вялые и подавленные, без аппетита жевали полуостывшие овощи. Сегодня прямо перед вечерним спектаклем до них дошла весть, что тщательно планировавшееся покушение провалилось.
Но они ещё раньше догадались об этом. Смерть первого человека в государстве – слишком яркое событие, и поэтому, если бы Верховный Ворожей был мёртв, слух мгновенно разлетелся бы по городу. Но городская жизнь в этот день ничуть не изменила свой ход, не было ни малейших намёков на тревогу. Следовательно, он был жив.
К вечеру это подтвердилось. Верный человек из дворца рассказал другому верному человеку, а тот ещё одному, и этот, третий, передал Пармену, что покушение не удалось, хотя никто не мог объяснить, как такое возможно: несколько десятков человек своими глазами видели, как нож вошёл в тело Арна. Но как бы то ни было, а все надежды на новую жизнь рухнули.
– Что же нам теперь делать? – тихо спросил Северин, ни к кому конкретно не обращаясь.
– То же, что и раньше, полагаю, – так же тихо, после большой паузы, сказала Каролина, – ездить по стране и с помощью наших спектаклей внушать людям ненависть к тирану и вербовать помощников. И ждать нового шанса.
– Нового шанса? – вскинулся опять Иларий. – А когда он будет, этот шанс?
– Арн покидает свой замок раз в год, – включился в разговор Урош, который задумчиво теребил палкой угли в костре.
– Ждать год?! – Иларий чуть не подпрыгнул. Для восемнадцатилетнего человека слово «год» является синонимом вечности.
Пармен хлопнул его по затылку:
– Сказал, не кричи. Накличешь стражников по нашей души.
– Ешь лучше, – опять напомнила Каролина, – а то твоя толстуха разлюбит такого тощего.
Сегодняшнее происшествие на спектакле не прошло, конечно, мимо внимания артистов. Любвеобильные поклонницы Илария были любимой темой всей труппы. И, надо сказать, благодатной темой – почти каждый спектакль давал повод для шуток. Но на этот раз было что-то из ряда вон выходящее.
Толстуху эту все приметили несколько дней назад, ещё до прибытия в Столицу. Её нельзя было не заметить, во-первых, из-за её габаритов, во-вторых, из-за её экстравагантного наряда – её платье состояло сплошь из кружевных рюшечек и фестончиков, от чего она казалась гигантской ходячей подушкой, и в-третьих, она весь спектакль прорыдала густым басом, изредка прерываясь, чтобы громко высморкаться в кружевной платочек размером с простыню.
На следующий день она снова пришла на тот же спектакль – Пармен шутил, что его пьесы, видно, настолько хороши, что зрители приходят насладиться ими по нескольку раз, но все знали, что причина её любви к искусству в другом: она буквально пожирала глазами Илария, а учитывая её размеры, артисты опасались, как бы она действительно не проглотила его целиком.
И вот она появилась снова, уже в Столице, в своих неизменных рюшечках и с платком-простыней. На этот раз она вооружилась ещё и букетом, и видно, не смогла сдержать своих чувств – Иларий в этот вечер играл, и правда, бесподобно.
Что толкнуло его на поцелуй, он и сам объяснить был бы не в силах, но слишком уж она была жалкая: такая толстая, такая вся зарёванная, в этом своём дурацком платье. А вероятнее всего, она просто подвернулась ему под руку в момент его эмоционального подъёма – на спектакле и какое-то время после он часто
