Альберт Иванов - Мир приключений 1986
— Какой?
Все вытаращились на него.
— В календаре посмотрите: сто двадцать лет со дня рождения Боклевского!
— А кто это? — опешил Шурик.
— Знаменитый человек. Надо устроить пир на весь мир!
— А как? — с любопытством спросил Пашка.
— Давай по домам и все вкусное — сюда!
— У отца вино есть, — оживился Гапон. — Запас у него.
— Тащи. Живей только. А я ждать буду. Я уже принес. Вот! — Чумиций вытащил из–за пазухи газетный сверток. — Три котлеты и огурец!
Дома Валька заглянул в календарь. Чумаков не соврал: там было напечатано: «120 лет со дня рождения (1816) П.М.Боклевского, русского художника–иллюстратора. Умер в 1897 году».
Шурик уже сновал по общей кухне — в квартире было трое соседей — и складывал в кошелку пирожки. Валька открыл духовку. На противне лежало жареное мясо, на дне духовки лоснились разбухшие толстые сосиски.
— Бери.
Шурик тут же загреб горсть сосисок.
А, ладно. Валька забрал всё. И они, захлопнув дверь, помчались к оврагу. По пути им встретился Пашка. Руки у него были заняты всякими свертками, а ногами он катил здоровенный полосатый арбуз.
Начали пировать в овраге, закончили в уютной песчаной канаве у забора парка.
Съели все подчистую: мясо, пирожки, сосиски, котлеты, яблоки, яйца и огурцы, хотя есть и не очень хотелось. Но день был большой, и потому справились.
Насытившаяся компания двигалась вдоль забора, голося на весь парк: «Сашка–сорванец, голубоглазый удалец…» Любимая песня соседки тети Тони, у нее летом каждую субботу появлялся летчик с голубыми глазами. Когда он приходил, она заводила пластинку «Сашка–сорванец» по нескольку раз. Даже Шурик и тот успел запомнить песню наизусть. И почему–то считал, что все летчики обязательно Сашки.
Перед домом весь кураж неожиданно улетучился, и Валька с Шуриком долго бродили под окнами, не решаясь войти. Их смущала нервозная обстановка на кухне. Там что–то кричали соседи, наскакивая друг на друга и размахивая руками.
На крыльцо выскочила мать — видать, заметила! — схватила братьев за руки, притащила в комнату и прикрыла дверь. Когда их волокли, соседи умолкли и выжидающе проводили глазами.
Отец сидел на диване.
— Ну? — сказала мать сыновьям.
Все смотрели на них. Валька оробел и хотел дать деру, но вошел дед и встал у двери, отрезав всякую попытку к бегству.
— Валя, — ласково начал дед, — ты ничего не брал на кухне чужого?
— Нет, — промямлил Валька.
— Не брал, — поддержал Шурик.
— Валя, говори правду, — сказала мать.
— Чего говорить! — взорвался отец. — Не видишь, что ли? Был бы он такой тихий!
— Мне важно, чтобы он сам признался, — сказала мать. — Значит, ни дыню, ни варенье вишневое, ни баклажанную икру вы не брали? — коварно спросил дед.
— Откуда они? — возмутился Шурик. — Там же только сосиски, пирожки да мясо было!
Дед невольно засмеялся. Остальные тоже.
— Не будут они больше, чего вы… Спать давайте, носит вас! — Дед толкнул Вальку и Шурика за перегородку, чтоб спасти от кары.
— Ладно, — отец встал. — Ремня вы, так и быть, не получите. И без ремня понять можете.
— Хоть сами съели или так — собакам? — поинтересовался дед. Валька поспешно закивал, а Шурик провел ладонью по горлу.
— А вот с соседями как? — отец с беспокойством взглянул на мать.
— Куплю я им все. Схожу завтра, что ж делать…
— Я не про то.
— Кричите, и посильней. Будто порют! — посоветовал дед.
Валька с Шуриком завопили. Особенно младший старался.
— Мамочка! Мамочка! По головке не бей! — вдруг заорал он, не придумав ничего лучшего.
— С ума сошел! — перепугалась мать.
В дверь тут же забарабанили соседи, до этого с удовлетворением внимавшие крикам братьев.
— Не трогайте ребенка! Как не стыдно!
Вскочил рассвирепевший отец и тут же задал обоим сыновьям ремня. А так как братья теперь мужественно молчали, соседи постояли немного под дверью и разошлись.
— Надо же было вчера Боклевскому родиться! — сокрушался утром Шурик.
…С тех пор их пути с Чумаковым развела жизнь.
И даже не с тех пор, а как–то незаметно, постепенно, как уводит друг от друга людей, оставшихся на разных его половинах, большой разводной мост через Оку.
Матери у Славки не было, а когда его отец ушел на фронт, Славка бросил школу, вставил себе «фиксу» — медный блестящий зуб, завел хромовые сапоги — «пархари» и выбрал в лучшие дружки известного на всю улицу хулигана Шляпина.
Глава 10
Районная газета «Светлый путь» размещалась в старинном доме.
Через узкие окна, проделанные в приземистом каменном цоколе, виднелась типография: станки со снующими ременными шкивами, наборные рамки, ящики со шрифтом на дощатых столах и кипы серой, разлохмаченной по краям бумаги. В бревенчатом бельэтаже, обшитом зелеными досками, находилась сама редакция — три отдела в двух комнатах: в той, что побольше, — промышленно–сельскохозяйственный, агитации и пропаганды, в другой — писем и учащейся молодежи.
Юрий поднялся по дубовой лестнице и толкнул дверь в отдел писем и учащихся, там обычно бывал редактор.
На этот раз его не оказалось. За столом сидела Зина в пуховом платке, по–бабьи перехлестнутом назад.
— Приветик, — удивленно сказал ей «поэт» и развалился в единственном уцелевшем кресле. В углу валялись обломки остальных, ими топили по вечерам буржуйку.
Зина кивнула и принялась важно разбирать жиденькую пачку писем.
— Чего копаешься?
— Я не копаюсь, я работаю!
— И давно? — опешил он.
— Я уже второй день в штате!
— И сколько тебе положили?
— Чего положили?
— Ну, зарплаты.
— Я не за деньги, я за так, — смутилась она и озабоченно заметила: — Трудно знаешь как! Все на нас лежит.
— А редактор где?
— На почте. Может, хоть сегодня газеты придут. Материалов нету, хоть плачь.
— Не плачь. — «Поэт» солидно отвернул иолу пальто и положил на стол пухлую общую тетрадь. — Вот вам.
— Стихи? — оживилась она.
— Увидишь, — многозначительно сказал Тихонов, но, когда Зина взяла тетрадь, не выдержал и похвастался: — Моя поэма «Убьем врага в его берлоге». Можете дать отрывок.
Она, даже не читая, умчалась в наборную. А Юрка долго сидел, листая телефонный справочник Москвы, неизвестно как оказавшийся в редакции.
Когда он собрался уже уходить, вернулась запыхавшаяся Зина.
— Ты только не обижайся, — виновато сказала она, отводя взгляд. — Наши говорят… не пойдет поэма. Мура, говорят. Извини…
