Лев Квин - В те дни
Дом номер четыре… Не буду здесь останавливаться. Пройду вперёд, затем поверну обратно.
Фонари гаснут. На востоке занимается заря, но светло ещё не стало. Как раз то время суток, которое называют «чуть свет».
Слышны шаги. Кто-то идёт. Наверное тот, кого я ожидаю. Разворачиваю журнал, чтобы прохожему был виден заголовок.
Всё ближе и ближе…
Но что это? Ведь мне навстречу идёт не кто иной как…
— Имант!.
— Отец!
— Что ты здесь делаешь?
Я вскипаю от негодования. Как он смел выслеживать меня! Ведь с минуты на минуту сюда могут придти…
Гневные слова уже готовы сорваться с моих губ, но, к счастью, вовремя замечаю, что отец удивлён не меньше меня. Он внимательно смотрит на журнал.
— Что это у тебя в руках?
— Как что? Журнал «Атпута», — отвечаю я настораживаясь. Неужели….
— Ах, негодный мальчишка, — восклицает отец, но тут же переходит на официальный тон:
— Скажи, пожалуйста, который теперь час?
— Не знаю, часы мои остановились. Но не больше семи.
— Так вот для чего тебе понадобилось разводить золотой порошок, — говорит отец сердито. — Знал бы, что это дело поручат такому молокососу, лучше бы сам написал.
— Знал бы, что придётся иметь дело с таким ворчуном, не ходил бы сюда, а просто сунул бы флаг тебе под подушку, — отвечаю в тон ему.
— Хоть сделал-то как следует? Ведь народ смотреть будет…
— Как будто неплохо получилось.
— Давай сюда…
Отец берёт у меня маленький свёрток, быстро оглядывается и кладёт в карман дождевика.
— Ты не оглядывайся, — наставительно говорю я. — Шпики могут заметить.
— Смотри, ты, а! — удивляется отец. — Яйцо курицу учит… Да я эти штуки десятками под носом у полиции проносил, когда тебя ещё и на свете не было… Вот погоди, скажу матери, чем ты занимаешься, она тебе задаст.
— Этого ты, положим, не сделаешь.
— Почему же?
— А мать знает, что ты сам?
— Хм…
Отец явно озадачен. Вдруг он начинает смеяться и легонько треплет меня по шее.
— Кто бы мог подумать, а? Вот так встреча!
Улица постепенно просыпается. Из соседнего подъезда с корзиной в руках выходит молоденькая девушка, видно, прислуга. Появляется плечистый малый в кожаном фартуке. В руках у него метла. Он громко зевает и заспанными глазами смотрит в нашу сторону.
— Нужно идти, отец!
Мы молча доходим до трамвайной остановки.
— Так вот, Имант, не моё дело мешать тебе, да и вряд ли ты меня послушаешься, — говорит отец. — Я ничего не видел, ничего не знаю и знать ничего не хочу. Только прошу тебя об одном: пощади мать и будь осторожен. Она будет очень переживать, если ты попадёшься.
— А ты не будешь?
— И я…
В глазах отца — любовь и нежность.
— Постараюсь, папа.
Лицо отца принимает обычное угрюмое выражение. Голос его опять становится ворчливым.
— Мне время идти на завод. А ты возвращайся-ка домой, да поскорее. Чего доброго, ещё в гимназию опоздаешь.
— Желаю удачи, отец!
— Ладно, ладно… Всё будет хорошо.
Сутулая фигура отца исчезает в переулке.
Вот он какой, оказывается, мой старик!
…Дома мне дверь открывает мать. По её лицу вижу, что она встревожена.
— Что случилось, мама?
— Что случилось, что случилось! — передразнивает она меня. Закрыв дверь, мать быстро проходит в комнату и уже там продолжает разговор:
— Думаешь, я ничего за вами не замечаю? Я молчала, молчала. Всё думала: ведь не маленькие, знают на что идут, сами уберечься смогут. А теперь вижу, что придётся учить уму-разуму, как старого, так и малого… Подпольщики!.. На, смотри, что я нашла у отца в «Правилах уличного движения».
Она протягивает мне бумажку.
Да ведь это листовка! Так вот почему отец не расстаётся со своими «Правилами». Нехорошо всё-таки получается. Надо сказать, чтобы был осторожнее.
— А я-то причем? — говорю с непонимающим видом. — Уж не думаешь ли ты, что отец получил от меня эту бумажку?
— Ты? Нет, про тебя я ничего не говорю. — В словах матери сквозит явная насмешка. — Ты пай-мальчик. Кстати, иди, прибери у себя в комнате, потом поговорим.
Она поворачивается и выходит в кухню.
Нет, тут не всё в порядке. Она что-то знает про меня. Но ведь я так осторожен… Неужели кто-нибудь из друзей проговорился?
Вхожу в свою комнату и снимаю пальто. Взгляд случайно падает на стол.
Вот так штука!
За ночь краска просочилась через тонкую материю и впиталась в стол. На его полированной поверхности ярко блестят золотые слова:
«Да здравствует Советская Латвия!»
В первомайскую ночь
— Господин Кениг! Разрешите мне сегодня на час раньше уйти с работы. У меня домашние дела.
Вытирая ветошью замасленные руки, стою перед хозяином велосипедоремонтной мастерской Отто Кенигом, чудовищно толстым немцем с красным лицом и всегда потными руками.
— Домашний дел?..
Вот уже три месяца работаю в мастерской и все ещё никак не могу привыкнуть к пискливому тенорку хозяина. Когда он начинает говорить, невольно оглядываюсь по сторонам. Никак не верится, что у этого жирного дяди такой тоненький голосишко.
— Домашний дел? — переспрашивает хозяин, и его свиные глазки так и впиваются в моё лицо. — Какой может быть домашний дел во время работы…. Здесь не гимназиум…
Проглотив обиду, молча возвращаюсь на своё рабочее место и принимаюсь за велосипедное колесо. Не вышло!
Уже ровно четыре часа. Через час я должен быть на городском почтамте. Там будет ожидать Николай. Он должен передать мне первомайские плакаты.
Что же делать? Обращаться ещё раз к хозяину нет никакого смысла: ни за что не отпустит! Двенадцать латов, плату за мою месячную работу, он старается окупить в стократном размере. Вот кровопийца! Но что поделаешь! Кругом безработица, и бывшему гимназисту, пусть даже с аттестатом зрелости в кармане, не так-то просто найти хоть такое грошовое место. А работать надо, необходимо. На заводе у отца вновь снизили расценки. Теперь мать и вовсе не может свести концы с концами. А тут ещё, как на горе, домовладелица носится с планами ремонта дома за счёт жильцов…
Николай ждёт на почтамте. Как же быть?
— О чём задумался? — спрашивает меня Крауклис.
— Видишь ли, мне нужно уйти пораньше, а Кениг не пускает.
У Кенига сейчас только двое рабочих — я и Крауклис. Этот Крауклис хороший товарищ, хотя с виду и угрюмый. В первые дни совместной работы я тайком сунул листовку в его карман и, по правде сказать, опасался, что он поднимет шум. Но Крауклис промолчал. Через некоторое время подложил ему другую листовку — о событиях в Испании. На другой день он подходит ко мне и говорит:
