Пантелей Михайлов - Операция «Сокол»
Потапов шел к капитану Обухову. Настроение было неважное. Его хотели отозвать обратно по месту службы — в СМЕРШ фронта, наверное, посчитали, что тут из него толку мало. Едва упросил оставить до конца операции «Сокол». Помог генерал Данилевский, хотя и оборвал его тогда, не дал высказать соображения. Потапов побывал у генерала еще раз, изложил все, что думал. Было совершенно очевидно: Соловьев — пешка в этой игре, исполнитель. Существует матерый агент, возможно, Егоров. Данилевский усомнился, но разрешение на проверку дал, сказал в напутствие:
— Постарайтесь не скомпрометировать, отвечаете персонально...
С таким нелегким грузом на плечах шел Потапов к Обухову. Он почти столкнулся с незнакомым сержантом-артиллеристом.
— Скажи, солдат, где здесь штаб 889-го полка? — спросил сержант. — Мне надо увидеть связиста Соловьева.
— Соловьева? — капитан постарался скрыть удивление. — Я его знаю. Пойдем, провожу.
Потапов привел сержанта к Обухову. Отрекомендовал как знакомого радиста Соловьева. Сержант отдал честь, представился.
— Сержант Майоров. Находился в отпуске после ранения, вернулся в свой 862-й полк для дальнейшего прохождения службы.
Пригласив сержанта сесть, Обухов справился о его самочувствии, спросил:
— Откуда вы знаете Соловьева?
— Мы земляки. Москвичи. Служили рядом.
— Встречались часто?
— Нет. Изредка он приходил ко мне. Я на его службе не бывал.
— Да, так часто случается. Земляки воюют рядом, а на встречи не хватает времени, — посожалел капитан.
Из дальнейшего разговора выяснилось, что сержант Майоров виделся с Соловьевым последний раз месяц назад, в медсанбате. Соловьев, узнав, что земляк едет в отпуск, прислал письмо своей жене, просил передать только лично, в любом другом случае письмо должно быть возвращено. Но по указанному адресу проживала пожилая женщина. Она нелестно отозвалась о жене Соловьева, сказала, что такая-то особа укатила куда-то с неизвестным мужчиной. Поэтому письмо привез обратно.
— Соловьев убит, сержант, — сказал капитан Обухов. — Поэтому письмо оставьте нам. Мы найдем способ переправить его... А разве это письмо принес не сам Соловьев?
— Нет, послал с товарищем, — растерянно проговорил сержант. — Убит? Николай погиб? Когда? Как?
Обухов не ответил — не желал врать, а правду сказать не мог.
— Теперь он уж не узнает об измене жены. Он сильно любил ее, мог не перенести такого вероломства, — заметил Потапов.
— Да, да, — согласился сержант. — Жалко Николая. Письмо я отдам. Зачем теперь его мне таскать. — Он вынул самодельный конверт из солдатской книжки, передал Обухову.
Капитан бегло прочел письмо. Многозначительно взглянул на нас, сказал сержанту:
— На конверте нет адреса. Значит, вы знали, где проживает жена Соловьева?
— Нет. Не совсем. Улицу знал и дом. Квартиру не помнил.
— Вы могли перепутать. Дом, вероятно, большой, вы и попали не в ту квартиру. Из этого может получиться, что мы понапрасну обвинили женщину.
— Квартиру мне сказал товарищ Николая, кто принес письмо. Я ее на всю жизнь запомнил: двадцать пятая. Мне тоже двадцать пять. Так что никак я не мог перепутать.
— Может быть, тот человек, товарищ Соловьева, допустил ошибку? Интересно было бы уточнить это у него. Вы запомнили его?
— Никак нет. Он пришел вечером. Было темно.
— Он что, вызвал вас на улицу через кого-то?
— Меня позвал кто-то из выздоравливающих, сказал — от Николая.
— Жаль, что мы не сможем увидеть этого человека. Может быть, голос запомнился?
— Он говорил шепотом, сказал всего несколько слов.
— Вы вернулись в полк вчера... И сразу пришли сюда, то есть к своему земляку. Это очень хорошо, я приветствую настоящих друзей. Может быть, и тот товарищ придет к вам, поинтересуется женой Соловьева. Скажите, что письмо передали нам, он может к нам обратиться в любое время. — Капитан встал, подал руку сержанту, поблагодарил. — Вы свободны. Я позвоню командиру полка, что вы задержались здесь.
Письмо было короткое, странное.
«Милая Катя! Наконец представилась возможность послать тебе письмо помимо цензуры. Я должен сообщить тебе важные вещи. Я все годы скрывал от тебя правду — и мне оттого мучительно тяжело. Теперь, предвидя неизбежный конец, хочу облегчить свою совесть, только не проклинай меня, моя любимая, милая, дорогая. Я связан с немецкой службой разведки, попал в их сети еще в 1937 году. Тогда у меня не было выбора, я согласился. Перед самым началом войны они нашли меня. Я работаю на них и, сказать честно, нахожу в этом удовлетворение. Потому что, как ты знаешь, на нашей родине я получил незаживающую травму — расстреляли отца. Я боролся, как мог, хотя войну немцы, к нашему несчастью, проиграли. Я предчувствую свою гибель, петля сжимается на моей шее все туже. Единственное спасение — уйти к ним. Я ищу и найду туда путь.
Прощай, милая Катя! Буду жив, найду способ дать знать о себе».
Мы обменялись мнениями. Письмо подложное, почерк явно изменен, и цель его очевидна. На что рассчитывал агент? Первое — письмо может попасть куда следует в медсанбате; второе — его могут обнаружить в пути; третье — оно вернется обратно, поскольку адрес липовый, и попадет к нам, ведь Соловьев погиб. Если бы он был жив? Агент нашел бы способ перехватить сержанта. Но судьба Соловьева была уже тогда решена...
Теперь агент чувствует себя в безопасности. Надо было подыграть ему, провести в каждом подразделении беседы о повышении бдительности, рассказать о письме предателя Соловьева.
Потапов наконец получил возможность провести досмотр личных вещей Егорова. Старшего лейтенанта отослали в штаб армии, ординарец Куликов ушел на хозработы. Доступ в жилье командира взвода связи был открыт. Сознавая всю ответственность взятой на себя задачи, капитан снова прокрутил в уме свои подозрении. Первое — Егоров имеет неограниченные возможности для передачи информации; второе — ночное происшествие с Егоровым, когда ему показалось, что в землянку кто-то входил, а он не мог подняться; третье — о новом командном пункте знал только Егоров; наконец «халатность», как сказал генерал Данилевский, когда радист Соловьев отказался выехать на передовую. Взвесив все, Потапов приступил к досмотру.
Землянка у командира взвода связи была просторной, светлой. Кругом чистота и порядок. Постель аккуратно заправлена. В углу лежал свернутый матрац, на нем — вещевой мешок, это место, как видно, занимал ординарец. Куликов был человеком невзрачным, малорослым, ноги у него были необыкновенно короткие, и ходил он как-то забавно, точно на подставках, оттого остряки прозвали его «Обрубок». Но был на редкость трудолюбив, уважал порядок, выглядел тихим, даже робким. Он вызывал сочувствие, если не жалость, а заподозрить его в каком-либо преступлении было бы великим грехом. Тем не менее в голове капитана роилось нечто подобное...
