Олег Азарьев - Искатель. 2013. Выпуск №5
Серые, водянистые глаза следователя не отрываются от меня, тогда как его тело медленно поворачивается на кресле. Влево — вправо, влево — вправо.
— Ну вот. Снова корова. Мы вам услугу оказали, уважаемый. Вы представляете, что могло бы быть, если бы первыми вас нашли не мы?
— А кто же, любопытно? Марсиане?
— Вы его знали не один год. Знали, знали! Глупо отрицать. И вам было известно, что он не в ларьке жвачкой торгует. У него, между прочим, фонд, а фонд — это деньги. Много людей заинтересованных. Я понятно изъясняюсь?
— Относительно.
— Ну, а раз так, то повторяю: давайте вы лучше нам сами расскажете — чтобы без лишних неприятностей.
— И что же я должен рассказать?
— А все. Для начала… Для начала, куда вы ехали сегодня, когда вас выловили? — И он торжественно водружает подбородок на постамент сцепленных рук.
А может, правду ему? Сразу всю. Интересно, кто раньше прискачет — конвой или санитары из Кащенко? А еще лучше — выбежать. С разгону пробить коридорное окно и по пояс высунуться в осеннюю промозглость. Нет, промчаться по ступеням куда-нибудь в подвал и опустить голову в шумящий ржавой водой унитаз. Да что угодно, только бы освободиться от этих глаз-студней, обмазывающих тебя чем-то липким!
— В область.
— Куда именно? Зачем?
— Рыбачить мне там нравится.
— Что-то удочек при вас не было.
— А я по дороге кусты ломаю.
— Вы, я вижу, опять ничего не поняли. Может, задержание оформить? Посидите, подумаете.
— Помилуйте, за что?
— Почему не являлись по нашим вызовам? Где вы вообще были все это время?
Вопросы, которые большинство людей с избытком наполнило бы гневом и возмущением, следователь произносил голосом автомата, объявляющего точное время. Такому самообладанию любой позавидует. Держись, держись, будь достойным противником! Они не знают! Иначе он давно сказал бы.
— В себя приходил…
— Странный способ приходить в себя — сбежать из дому и нигде не показываться.
Я опускаю голову.
— Ладно. Вы были одни в фургоне в момент аварии?
— Уже двадцать раз всем отвечал. Да, я был один.
— Чем подтвердите?
— Ничем, наверное.
— Вы понимаете, что вам может светить причинение смерти по неосторожности? И это не в худшем случае.
— Я же говорю: я не знаю, кто это и как он там оказался! Когда пришел в себя, это… тело уже там было. А кто это? Северцев?
— Вы лучше о себе думайте, а не о теле. Кстати, о Северцеве. Когда его машина там появилась?
— Не знаю. Ее я тоже увидел, только когда очнулся.
— Скажите пожалуйста, какое совпадение! В столь ранний час он вдруг решил покататься по лесу…
— Это не совпадение. Я ехал к Николаю Валентиновичу на дачу. Видимо, он забеспокоился, когда заметил, что меня долго нет. И поехал навстречу.
— Н-да? А что это вы ездите по гостям так рано?
— Он часто меня вызывает внезапно. Звонит — и все. У жены… у бывшей жены его спросите.
— Мы спросим, спросим. И вообще, еще вернемся к этой теме. Теперь о другом. Вы точно помните, когда потеряли сознание?
— Нуда. Когда фургон перевернулся…
— Странно. Вас ведь на дороге нашли. В девяти метрах от фургона, если уж говорить совсем то…
* * *…чно в шпионский роман попал. Нос морщился от кислого запаха обмана, подставы, разводки, кидалова — всего, что могло стоять за этим странным человеком. Но его неуклюжесть и пришибленность подкупали вернее документов. Что-то оглушило его куда больше, чем меня: он смотрел — и не видел, двигался — но не сознавал куда, слушал — но упускал суть… Все твердил: «Невероятно, невероятно!» — до тех пор, пока не произнес это слово раз восемьдесят. И вот, мы — в темном салоне, а мой новый знакомец укутался в молчание, сосредоточенно глядя на свое приплясывающее колено. Когда я уже раскрыл было рот, чтобы вытащить из него хоть кроху обещанных разъяснений, он заговорил сам. Уже не запинаясь и не делая пауз. Так либо пересказывают давно заученный текст, либо изливают то, что годами разъедало изнутри.
— Я родился в обычной семье. Рядовой советской, как тогда говорили. Отец — инженер-проектировщик, мама — библиотекарь. Все должно было быть как у других — и детсад, и школа, и университет, а может быть, армия… Должно было, но не стало. Когда мама была мною беременна — примерно на пятом месяце, — у нее на работе затеяли ремонт. В одном из хранилищ прорвало трубу, и пока сотрудники боролись с потопом, мама случайно схватилась рукой за оголенную проводку. Даже сознание потеряла. У нее потом до конца жизни дергалась рука и постоянно были мигрени. Но вот беременность, роды — все прошло почти идеально. Проблемы начались после. Причем не со мной, я-то здравствовал. Что-то случилось с окружающим миром. Когда меня принесли на кормление, сестра, поглядев на мое лицо, вдруг сказала: «Ой!» И едва не забрала меня назад. Ей показалось, что она перепутала младенцев и дала маме не того ребенка. На другой день меня пыталась схватить нянечка, которая убирала в палатах. В слезах она умоляла маму отдать ей меня, потому что я якобы был ее внуком, а вовсе не маминым сыном. А когда мама заметила, что врач тоже посматривает на меня и на нее искоса, то тут же выписалась — можно сказать, сбежала. И почти год не спускала меня с рук.
Отец ушел сразу. Отчего и почему, я так и не узнал: мама говорить не хотела, а больше спросить было не у кого. Мы ни с кем не общались — даже наоборот: избегали всех и вся. Стоило маме появиться на улице со мной, как начинался бедлам: кто-то бежал за ней следом, осыпая проклятиями, кто-то вопил «Милиция, милиция!», кто-то, наоборот, пытался обнять нас обоих, расцеловать и увести неведомо куда…
В общем, я был обречен на плен замкнутого пространства, мама — на вечный страх, и мы оба — на скитания. Она уволилась, и из Ленинграда мы переехали в Торжок. Потом была деревня где-то под Тверью. Все в ней было серым — и дома, и дороги, и, кажется, даже люди. Раз я, четырехлетний пацаненок, наплевал на все наказы и стращания — да и выскочил из дома. Немногие похвастаются тем, что помнят свой первый страх. А я помню. Мой первый страх — это бородатый дед в драной шляпе. Он поднял палку и с хрипом погнался за мной. Как позже выяснилось, старикашка посчитал меня тем самым недорослем, который пару дней назад удавил его кошку. Мама так и не убедила его в том, что я молод для такой миссии. А вслед за дедом всполошились и все прочие: их смущал странный ребенок, который нигде не показывался.
В итоге мы уехали и оттуда. Была еще деревня, потом — поселок городского типа… Именно в поселке я сделал главное свое открытие: если одеться потеплее и держаться от людей на почтительном расстоянии, ничего не происходит! Они не обращают на меня ни малейшего внимания. Главное — не останавливаться около них надолго. Подбежал — отбежал, подскочил — отскочил! Так я, собственно говоря, и живу до сих пор. Открытие мое тогда поразило маму даже больше, чем меня самого. Она осознала, что надо что-то делать — разбираться, выяснить, наконец, что со мной такое! Мы перебрались под Москву — мама устроилась уборщицей в Первую градскую. Все вынашивала планы кому-нибудь меня показать: понимала ведь, что я — какой-то уникальный случай если не планетарного, то уж точно национального уровня. Но как показать? Это ведь все равно что хранить дома краденый шедевр Рембрандта или Рублева. В одиночестве наслаждайся им сколько хочешь, расскажешь кому-то — и жизнь закончится. Она пробовала почитать что-то по эндокринологии, неврологии, дерматологии… Но чтобы получить хоть какие-то ответы, требовались исследования — а для них у нее не было ни возможностей, ни базы, ни знаний. И здоровья, кстати говоря, тоже не было…
