Лазарь Лагин - Остров Разочарования
Огромная волна покрывает Егорычева с головой. Несколькими сильными рывками он выталкивает себя на поверхность, отряхивается, отплевывается.
...Командира роты морской пехоты старшего лейтенанта Егорычева принимают в партию в воронке от тысячекилограммовой бомбы на передовых, под Меккензиевыми горами... Он произносит речь над могилой Вити Сеновалова... Первое ранение... Первая встреча с Зоей в госпитале. Она дежурная сестра в его палате... Штурман быстроходного тральщика «Глеб Хмельницкий» старший лейтенант Егорычев бежит по разоренной улице Фрунзе, сворачивает направо, к Артиллерийской бухте. Школа, в которой теперь размещен госпиталь. Две забинтованные фигуры лежат неподвижно, лицами кверху на белых, крашенных масляной краской койках и беседуют, не. видя друг друга. Одна из них Зоя. Вся в бинтах, только голова и левая рука не забинтованы. От повышенной температуры румянец во всю щеку...
Непередаваемая нежность охватывает Егорычева. Он пытается произнести вслух; «Зоя! Зоенька!» Его рот захлестывает горько-соленой, тугой, как резина, массой воды. Он яростно отплевывается, кашляет, переводит дыхание. Ему хочется продолжить воспоминания о своей трудной, суровой и чистой севастопольской любви, но в это время что-то тяжелое с силой ударяет Егорычева по голове. Огненные круги вспыхивают в его крепко зажмуренных глазах. На мгновение он уходит под воду, всплывает наверх и снова ударяется, очевидно, о тот же самый предмет. Он инстинктивно пытается оттолкнуть от себя это таинственное нечто, и его руки упираются в толстую рею, обвитую обрывками каната. Они скользят по его ногам, как щупальца страшного и неведомого морского чудовища.
«Спасен! Спасен!..» Егорычев обеими руками обхватывает скользкое, гладко обтесанное бревно и замирает в сладостном чувстве безопасности. Он отдыхает. Через него переваливают чуть видные пенистые гребни невидимых волн, но сейчас это его нисколько не интересует. Он отдыхает. Потом ему приходит в голову, что где-нибудь поблизости, возможно, плавает еще какой-нибудь несчастный, спасшийся с,«Айрон буля». И вдруг это Михал Никитич?! Он прекрасно отдает себе отчет, что этого не может быть, что Михал Никитич никак не мог спастись, и все же кричит в темноту: «Михал Никитич!.. Михал Ни-ки-ти-ич!»
Он прислушивается и, конечно, не слышит никакого ответа.
«Михал Ни-ки-ти-ич!» - продолжает, несмотря на это, кричать Егорычев. Он кричит до хрипоты, то и дело отплевываясь от воды, Забивающей ему рот. «Михал Ники-и-и-и-тич! Гей, гей, ге-э-э-эй!»
Он замолкает на секунду, чтобы отдышаться и набрать воздуха в легкие, и в это мгновение ему сквозь вой ветра и шипенье волн чудится что-то, напоминающее эхо: «Ге-ге-ге-э-эй!..»
Это невероятно: эхо в открытом океане? Егорычев замирает, прислушиваясь к ревущей темноте. И он слышит голос, очень тонкий и в то же время приглушенный, словно кто-то кричит через подушку: «Ге-ге-ге-ээй!.. Хел-ло-о-о-о! Хел-ло-о-о-о!»
Он не сразу определяет, откуда доносится этот голос. Потом их становится два. Он плывет по направлению этих голосов, продолжая кричать «гей-гей», чтобы дать разрядку страшному, нечеловеческому напряжению воли, в котором он томился еще минуту тому назад, и чтобы не потеряться в непроглядном пекле, кипевшем вокруг него.
Вскоре слышится слабый, какой-то ненастоящий плеск весел, потом показывается, вернее угадывается во мраке, колышущийся темный край довольно высокого спасательного плота, с него свешивается чуть различимая рука, схватывает его за мокрые волосы, а незнакомый сипловатый голос произносит:
- Цепляйтесь за бортовой леер!.. Через несколько секунд Егорычева, внезапно потерявшего силы, втащили на плот.
II
На плоту, рассчитанном на одиннадцать человек, Егорычев нашел только четверых; Цератода, Фламмери, Мообса и того самого черноусого кочегара, который так забавно, по-лягушечьи подпрыгивал каких-нибудь двадцать минут тому назад к борту парохода, пытаясь на скаку расшнуровать ботинки. Неужто в самом деле, не прошло и получаса с тех пор, как они беззаботно разгуливали по прочной и просторной палубе «Айрон буля»? Казалось, что это было страшно давно, много-много лет тому назад, может быть даже в другом столетии.
Пока Мообс и Смит вытаскивали Егорычева из воды, он успел удивиться, как это им удалось раздобыть спасательный плот? Отвязали его от снастей, на которых он был подвешен на транспорте? На это ни у кого не хватило бы времени. Очевидно, Он был неплотно закреплен и его легко оторвало и забросило далеко от гибнущего судна той же самой взрывной волной, которая обеспечила его четырьмя пассажирами. Утром Егорычев увидел обрывки кормового и носового фалиней и удостоверился, что догадка его была правильной.
Но мысли о происхождении спасательного плота заняли у Егорычева ровно столько времени, сколько потребовалось для того, чтобы Мообс и Смит вытащили Егорычева на плот и усадили на дощатый настил, имевший в середине продолговатое четырехугольное углубление. В этом углублении плескалась вода. Под нею Егорычев с удовольствием нащупал ногами двустворчатую дверцу, за которой, как ему было известно, в водонепроницаемой каморке хранился анкерок с питьевой водой и аварийный запас продуктов. Этот сколоченный из пустых бочек, обшитых досками, плот не радовал глаз изяществом форм и особенными удобствами, но обладал поистине бесценным достоинством: на какую бы из своих сторон он ни шлепнулся в воду, он одинаково пригоден для использования. С обеих его сторон - верхней и нижней - были одинаковые сиденья, одинаковые углубления посередине и одинаковая двустворчатая дверца, открывавшая доступ к каморке с водой и продуктами. Соответственно были плотно закреплены с обеих сторон по полтора комплекта весел.
- Кто-то стонет? -спросил Егорычев, тщетно пытаясь вглядеться в темноту.
- Мистер Цератод,- неприлично весело ответил ему репортер.
- Ранен?
- Морская болезнь. От этого еще никто не умирал... Даже англичане.
Конечно, Мообс не блистал познаниями ни в какой области человеческого знания, кроме футбола и бокса, но и он не мог не знать, что за англичанами идет слава хороших мореходов. Однако Мообс, как мы уже знаем, не жаловал англичан.
- Пусть он приляжет, - сказал Егорычев. - И пусть вдыхает с себя воздух, когда плот подымается на волне. Ему будет легче.
- Он опасается, что его смоет волной.
- Можно его привязать.
- Я не хочу, чтобы меня привязывали! - закричал Цератод неожиданно тонким фальцетом. - А вдруг плот перевернется?..
Мообс презрительно фыркнул, но в это мгновенье, как бы доказывая основательность опасений Цератода, плот вдруг круто накренило.
