Георгий Тушкан - Джура
— Много лишнего болтаешь, — тихо произнес Чжао и добавил еще тише: — У решетки над нашей головой сотня ушей.
II
По ночам узники мерзли и, чтобы согреться, прижимались друг к другу. Спать мог только тот, кто лежал посередине. Крайние дрожали в полузабытьи или молча предавались грустным размышлениям. Время от времени они менялись местами и все же за ночь не могли выспаться. Утром узникам спускали воду и аталу.
— Воры! — кричал Саид сторожам. — Вы выпили половину!
— Надо же чем-нибудь кормить наших собак! — отвечал сторож. — Ведь вам все равно умирать. В соседней яме двое таких, как ты, подохли. И чего ты ждешь?
Саид призывал проклятия на голову сторожей, всех их потомков и прародителей.
В темную, смрадную яму редко заглядывало солнце. Только в полдень узкий, как лезвие, луч проникал сквозь решетку.
По утрам Чжао видел в глазах Джуры тоску, которая бывает в глазах загнанного до смерти коня.
Чжао, пожилой человек небольшого роста, худощавый, с кожей цвета слоновой кости и черными быстрыми глазами, внимательно слушал его и понимал, как тяжко мучается в яме этот свободолюбивый, сильный охотник.
Однажды утром Чжао, сидя у стены, увидел красный с позолотой лист, случайно залетевший в яму. Он закрыл глаза и забормотал:
Поднявшись тайком к плотине,Там стоит один… И сноваВольный ветер, ночь сурова,В воздухе кружится иней.Обернувшись, смотрит он:Лодка спряталась в затон,И среди цветов, осокЧуть мигает огонек.
— Что он бормочет? — спросил Джура у Саида, не поняв китайского языка.
— Так, пустое, — сказал Саид, понимавший по-китайски, — говорит об одном контрабандисте, торговце опиумом, который спрятал лодку в затон и смотрит, что делает полиция.
— Нет, — сказал Чжао, — это стихи. Понимаешь?
— Ну, это ты врешь! — уверенно сказал Саид. — Только один раз в жизни меня ловко обманули. И знаешь, кто обманул? Кучак!
Саид сплюнул с досады. Мысль, что он, Саид, упустил такого жирного гуся, приводила его в бешенство.
«Знал бы, что у него золото, золотую жизнь и ему и себе создал бы! Целые дни лежали бы мы на кошмах, красавицы подавали бы нам кумыс, плов, манту, и мы бы так наедались, что икали бы даже во сне. Вай, вай, я сижу в яме, я, Саид!» И он горестно ударял себя в грудь кулаком.
За это время Джура стал разбираться в географии, понял, какую тяжелую борьбу ведет китайская Красная армия против генералов, оплачиваемых английским и американским золотом. Он теперь только ясно представил себе, какой огромной силой, зажигающей сердца всех свободолюбивых людей мира, является Советский Союз. Джуре порой было стыдно, что не он восхваляет свою родину, а ему говорит о ней человек, родившийся в другой стране.
— Давайте что-нибудь придумаем, чтобы спастись, — все чаще и чаще говорил Джура.
— Попробуем, — соглашался Чжао. — Но куда тебе, такому слабому, бежать? Сначала надо прийти в себя и быть здоровым. Мне бы только попасть на базар и увидеть своих…
— Или мне попасть на базар, — вмешивался Саид.
— Я буду стараться выздороветь, — взволнованно сказал Джура. — Я съел бы кутаса, но буду есть даже эту болтушку. Я хочу на свободу… Мне скучно без родных гор…
Джура начал поправляться.
— Эх, съел бы архара! — говорил он, вылизывая чашку из-под аталы.
Чжао, державшийся все время в темном углу ямы и не разговаривавший со стражами, в тот же день предложил страже заработать. Он, Чжао, будет просить милостыню на базаре, а страж возьмет из нее все лучшее. Лишь бы оставил третью часть.
— Я ведь знаю «оборванные строки», и мне хорошо подадут! — крикнул Чжао сторожу. — Вот слушай:
Ночь. Один сижу у южного окна.Вьется ветер и, кружа, вздымает снег.Там, в деревне, спят… и всюду тишина.Только здесь не спит печальный человек.За спиной трещит оплывшая свеча.Я один… И в сердце вновь закралась грусть.В хлопьях снега стонет, жалобно крича,Заблудившийся, отсталый дикий гусь.
— Что ты говоришь? — спросил Джура.
Чжао повторил по-киргизски:
Я один… И в сердце вновь закралась грусть.В хлопьях снега стонет, жалобно крича,Заблудившийся, отсталый дикий гусь…
Джура вспомнил горы, бураны, отбившихся птиц, и ему стало жалко этого отставшего гуся.
— Ну и что ж, — спросил Джура, — гусь долетел?
Никто не ответил.
— Хорошо. Если не будет старшего, завтра пойдем, — донесся сверху голос. — Но имей в виду: ты возьмешь себе только пятую часть!
— О Чжао, ты очень умный, ты, наверно, много знаешь! — восхищенно зашептал Саид.
— Нет, — ответил Чжао, — я не тот, за кого ты меня принимаешь. Я как-то работал посыльным. Память была очень хорошая: что скажут передать, то слово в слово запомню и передам. Теперь память стала не та. Так, немного помню…
— Чжао, я знаю, ты можешь нас вывести из темницы, — уверенно сказал Саид.
Чжао горестно покачал головой.
— Ты не друг, ты хуже врага! — закричал Саид. — Ты можешь, но не хочешь помочь. Джура, да проси же его, он может нас освободить!
Чжао поднял руку:
Печально все! Удел печальный данВсем нам, кому не суждено жить доле.И что останется? Лишь голубой туман,Что от огня и пепла встанет в поле…
Это велел мне передать один японский офицер своей милой и затем сам себе разрезал живот и выпустил кишки.
— Не верю! — сказал Саид. — Таких дураков нет. Из-за бабы? Он просто был сумасшедший… Ты очень грамотный, Чжао. Скажи, ты можешь рисовать деньги? Я знал одного ловкача. Вот богатый был! И жизнь была у него сладкая… Давай деньги делать, стражу подкупим. Ну?
— Нет, — сказал Чжао, — ничего не выйдет.
— Ты уверен?
— Потерпи.
Прошло несколько дней. Пленники терпеливо ждали. Наконец, ровно через неделю, сторож спустил на дно ямы легкую деревянную лестницу.
— Влезай, знаток стихов, пойдем на базар милостыню просить, — раздался голос сверху.
Джура бросился было к лестнице, но Чжао крепко сжал пальцами ему руку выше локтя и прошептал:
— Подожди, не торопись! Если только я встречу своих друзей на базаре, может быть, уже сегодня мы будем на свободе.
Чжао вылез из ямы, лестницу убрали. Саид шумно дышал, втягивая воздух через стиснутые зубы, и шептал:
— А если обманет? Если сам убежит, а нас бросит? Надо было бы мне идти. Но я не знаю никаких стихов и никаких песенок. Мне бы коня! Только бы меня Кипчакбай и видел!..
