Алистер Маклин - Черный сорокопут. Дьявольский микроб
— Разумеется. Шотландским националистом. Насколько помню, пламенным.
Всегда повторял: «Долой старого врага Англию», «Да здравствует франко–шотландский союз». Но я точно знаю, что он храбро сражался на стороне этого старого врага в прошлую войну. Возможно, не был столь искренен, — она внезапно умолкла, посмотрела на меня проницательно и задумчиво. — Он… он мертв, да?
— Нет, мадам, он жив.
— Но у него неприятности? Неприятности с полицией?
Она оказалась сообразительна и умна, сразу уловила едва заметную смену тона.
— Боюсь, что да. Как и когда вы с ним впервые встретились, мадам Галль?
— За два месяца до окончания войны или за три… Полковник Макдональд был направлен в Сен–Дени на поенный химический завод, которым раньше владели фашисты. Я работала в исследовательской группе на этом заводе, уверяю вас, не по собственному желанию. Я не знала тогда, что полковник Макдональд блестящий химик, и взяла на себя труд объяснить ему различные химические процессы и устройство производства. Еще не закончилась смена на заводе, как я обнаружила, что он знает гораздо больше, чем я предполагала, — она засмеялась. — Кажется, я понравилась храброму полковнику. А он мне.
Я кивнул. Судя по пылкому тону ее писем, она не все говорила о своих чувствах.
— Он оставался в Париже несколько месяцев, — продолжала она. — Не знаю точно, чем он занимался, но вроде бы вопросами технического характера. Все свободное время мы проводили вместе. — Она пожала плечами.
— Это все так давно было, словно в ином мире. После демобилизации он вернулся в Англию, потом приезжал на неделю, пытался найти работу в Париже, но не смог. Думаю, в конце концов он получил какую–то исследовательскую работу у английского правительства.
— Вы когда–нибудь подозревали что–либо темное или достойное порицания в полковнике Макдональдс? — прямо спросил я.
— Никогда. Если бы подозревала, то не общалась бы с ним.
Искренность, достойные манеры исключали возможность сомнения в ее словах. Внезапно я почувствовал душевную пустоту. Наверное, прав был Шеф, и я просто теряю время, драгоценное время. Если, конечно, можно назвать драгоценным потраченное в пустых поисках время. Кэвел, возвращающийся с поджатым хвостом домой.
— Ничего? — настаивал я. — Ни одной черты, которая заставила бы вас задуматься?
— Хотите оскорбить меня? — тихо спросила она.
— Простите. — Я изменил подход. — Можно спросить вас, вы любили его?
— Надеюсь, не доктор Макдональд послал вас сюда? — спокойно сказала она. — Вы должны были узнать об этом из моих писем. Вам ответ известен.
— А он любил вас?
— Любил. Во всяком случае, он делал мне предложение. Не меньше десятка раз. Это вам может кое–что сказать, не так ли?
— Но вы не согласились, — возразил я. — Если вы любили друг друга и он просил вас выйти за него замуж, то можно поинтересоваться, почему же вы отказали ему?
— Я отказала по той же причине, из–за какой оборвалась наша дружба. Я немного побаивалась. Несмотря на торжественные заверения в любви, он был неисправимым волокитой. Но главным образом — из–за нашего глубокого расхождения. К тому же мы не были столь стары и умудрены жизненным опытом, чтобы прислушаться к голосу рассудка.
— Расхождения? Можно спросить, какие, мадам Галль?
— Вы очень настойчивы, не правда ли? Какое это имеет значение? — Она вздохнула. — Полагаю, для вас это имеет значение, раз вы спрашиваете.
Будете спрашивать, пока не получите ответа. Секрета здесь нет никакого, но все это мелко и довольно глупо.
— И все же хотелось бы услышать.
— Не сомневаюсь. Франция после войны, как вы можете вспомнить, была в очень неустойчивом положении. У нас были партии от крайне правых до крайне левых. Я добрая католичка и принадлежала к правой католической партии, она обезоруживающе улыбнулась. — Вы таких называете самыми голубыми тори.
Ну, боюсь, что доктор Макдональд был настолько не согласен с моими политическими взглядами, что наша дружба в конце концов стала совершенно невозможной. Знаете, такие вещи случаются. Для молодого человека политика чрезвычайно важна.
— Доктор Макдональд не разделял ваших консервативных взглядов?
— Консервативных? — Она засмеялась с неподдельным изумлением. Консервативных, сказали вы?! Был ли Алекс истинным шотландским националистом или не был, сказать не могу, но одно могу утверждать совершенно безошибочно: никогда не встречала человека более неумолимого в своих взглядах. Он был прелесть. Спустя час и десять минут я вошел в холл отеля «Вогоннер», в Альфингеме.
Из Стентона я позвонил Шефу и Харденджеру, оба они сидели в гостиной и ждали меня. Хотя вечер еще и не наступил, но перед Шефом уже стояла почти пустая бутылка виски. Я никогда не замечал за ним раньше, чтобы он начинал пить до девяти вечера. Лицо его было бледным, измученным, застывшим и усталым. Впервые ему можно было дать столько лет, сколько есть. Он сидел ссутуленный, что–то расслабленное и жалкое появилось в нем, как в человеке, сбросившем с себя груз, который пришлось долго носить.
Харденджер выглядел тоже не блестяще.
— Где Мэри? — спросил я.
— В гостях у Стеллы Чессингем и ее матери, — ответил Харденджер. Еще одно сломанное крыло, которое она хочет залечить. Ваш угрюмый друг за решеткой, а я отвез ее и вернулся. Она хочет поддержать их. Согласен с ней, обе чувствуют себя довольно скверно после ареста молодого Чессингема.
Но с моей точки зрения, визит был не нужен и бессмыслен. Это было перед приездом Шефа. Она не послушалась меня. Вы знаете свою жену, Кэвел. И вы знаете свою дочь, сэр.
— Напрасно она старается, — заметил я. — В этом самом деле молодой Чессингем совершенно невиновен. Я сказал об этом его матери сегодня в восемь утра. Мне пришлось сказать. Она больная женщина, и такой удар она могла бы не перенести. А она сообщила об этом дочери, едва за ним приехала машина. Они не нуждаются в утешении.
— Что?! — С потемневшим от гнева лицом Харденджер подался со стула, а большой стакан, зажатый в его кулаке, казалось, вот–вот хрустнет. — Что вы сказали, Кэвел? Невиновен? Черт бы все это побрал! Существенные улики…
— Единственная улика против него — та очень понятная ложь о мнимой поездке и тот факт, что настоящий преступник посылал ему деньги под вымышленным именем. Хотел навлечь на него подозрение. Хотел выиграть время. Он выигрывает время каждый раз, заставляя подозревать еще кого–нибудь. Он настолько умен, что смог бросить тень подозрения практически на каждого. Он выиграл время, похитив меня. Задолго до преступления посылались деньги на счет Чессингема. В июле он знал, что нужно будет сегодня выиграть время. Зачем ему время?
